Великий Краббен (сборник)

Шкипер Шашкин твердо знал, что Солнце обязано заходить на западе, но столь же ясно он видел – сегодня Солнце пытается опуститься за горизонт не где-нибудь, а именно на востоке. Маясь головной болью, он тщетно пытался примирить происходящее в природе со своими представлениями.

«Ванечку бы сюда, – думал шкипер в отчаяньи. – Пусть Ванечка неуважителен, это так, но все-таки он ученый. Ох, мало я его в детстве порол, не сумел поднять до рабочего человека. Ведь вот разбуди его в любой час дня и ночи, дескать, чего тебе сейчас, Ванечка, больше всего хочется? – он, не задумываясь, ответит: на батю не походить!»

1

Гроза шла со стороны Искитима.

Небо там – заплывшее, черное – сочилось влагой, но над базой отдыха Института геологии и геофизики Солнце пока даже не туманилось. Стояла плотная, ясная, графическая, как определил ее Веснин, тишина.

Подоткнув под голову свернутый спальник, Веснин лежал на тугом надувном матрасе и удрученно рассматривал сосну, опутанную растяжками палатки. От обнаженных плоских корней, густо пересекавших тропинку, до нижних причудливых сучьев сосна была сильно обожжена – то ли неудачно жгли под нею костер, то ли молния постаралась. Чувствует ли дерево боль? Веснин поежился. Как это вообще – ощущать лижущее тебя пламя и не иметь возможности уклониться, заорать, броситься в воду, если даже вода в трех метрах от тебя плещется?

Повернув голову, Веснин видел палатки, разбитые по периметру большой поляны, видел математика Ванечку Шашкина, лениво бренчащего на гитаре, неудачника Анфеда, геофизика и спортсмена, наконец, дуру Надю. Нет – упаси Господь! – Надя, конечно, не была дурой, просто ее так определил Анфед. Дура, мол. А Надя больше походила на балерину – прямая, точеная, ноги сильные, длинные, из-под распущенных рыжих волос, схваченных кремовой лентой, беспечально посверкивают глаза, но вот инстинкт самосохранения… Как правило, Надя сперва смораживала глупость, а потом уж спохватывалась.

Веснина на базе встретили с интересом – писатель все-таки.

Прошел даже слух, что приехал один из двух знаменитых братьев-фантастов, но этому не поверили: с чего вдруг кто-то из знаменитых братьев поедет в Сибирь, да еще осенью, да еще на базу отдыха Института геологии и геофизики, а не на какие-нибудь обкомовские дачи? Хотя бывали тут польские минералоги, бывал болгарский поэт, называвший комаров москитами, да мало ли кто еще бывал, преимущества для всех были одинаковые: утром свежий деревенский творог, раз в неделю – чистые вкладыши для спальных мешков. Это только Ванечка Шашкин требовал на прокат торпедный катер – топить самоходные баржи, будившие его по утрам. Но Ванечке в торпедном катере отказали. Что ж это будет, если каждый начнет?

Когда на базе узнали, что у Веснина вообще нет брата, расстроился только Анфед. Это, впрочем, никого не удивило. Все знали, что при хорошем росте, при высокой своей спортивности Анфед все равно неудачник. Гирю двухпудовую жмет, на гитаре бренчит, в голове мысли интересные водятся, а все одно – неудачник. Жена от него ушла, на переаттестации чуть не загремел в лаборанты, новый дорогой костюм прожег сигаретой в первый же день рождения. Наконец, последний случай: дирекция Института сочла нужным именно Анфеда оставить на базе Института геологии и геофизики, вместо того чтобы отправить в поле. Понятно, кому-то же надо помогать начальнику базы Кубыкину…

«Опять я не о том, – вздохнул Веснин. – Мне не об Анфеде, мне о рукописи надо думать. Ведь специально выбрался сюда – осень, безлюдье. Гуляй по лесу, собирай моховики, сиди над Обским морем, думай! Анфед, он из другой оперы. Таких не берут в космонавты. К черту!»

Думай, Веснин, думай.

Но сосредоточиться он никак не мог.

Мешала постанывающая гитара, мешала приближающаяся, все время приближающаяся и никак не могущая разразиться гроза, мешал воздух, густо напитанный электричеством, неопределенностью, тяжкой духотой. Сам слышал, что грозы здесь бывают такие – хвосты у лошадей торчком встают.