Великий крестовый поход

Тауно и Ингеборг сидели на сундуке, чья накрытая холстиной крышка служила заодно скамьей со спинкой. На полке рядом с Тауно стоял кубок с вином — один на двоих, — но они редко к нему прикасались, а еда и вовсе осталась нетронутой, потому что, когда прошло время бурных поцелуев, объятий, ласк, смеха, слез и слов радости, Тауно собрался с духом и решительно начал рассказывать:

— …я возвращался по суше, а не морем, надеясь отыскать хоть что-нибудь, что пробудило бы во мне надежду. Но путешествие мое оказалось попросту медленным, тяжелым и опасным. Да, кое-где я набредал на остатки волшебного мира — иногда совершенно мне незнакомого. Однажды я потратил немало времени, пытаясь узнать один такой островок получше, но теперь мне не хватило решимости где-либо задерживаться надолго. Несколько дней назад я добрался до Копенгагена. Нильс и Дагмар встретили меня очень приветливо, но именно поэтому мне еще меньше захотелось оставаться под одной крышей с ними — слишком уж там пахло святостью, и для моей Нади совсем не оставалось места. Про нее я им ничего не сказал, а вместо этого приобрел все, чтобы выглядеть уважаемым человеком, и поехал прямо сюда. Ах, да, они просили передать тебе их добрые пожелания и просят вернуться. Им хочется, чтобы ты вращалась в обществе, получала от этого удовольствие, а потом вышла бы замуж за какого-нибудь достойного вдовца, которому нужна мать для его детей.

Ингеборг прильнула к Тауно. Его рука обвивала ее талию, а пальцы Ингеборг гладили его волосы. Но смотрела она не на него, а в темноту за распахнутой дверью в дальнюю комнату. Вторая буря эмоций, вызванная его рассказом, уже почти стихла, но она еще время от времени вздрагивала, тихонько откашливалась и говорила слегка охрипшим после долгого плача голосом; глаза у нее покраснели, а на щеках и верхней губе виднелась соль высохших слез. Набравшись решимости, она тихо спросила:

— Но как ты с ней уживаешься?

— Странно, — столь же тихо ответил Тауно, тоже глядя куда-то в пустоту. — Ее близость… она как сладкий, но обжигающий напиток или как воспоминание о потере дорогого существа, когда горечь утраты еще сильна… но это больше, чем память, это присутствие… Вы, христиане, чувствуете то же самое, вспоминая своих близких на небесах?

— Думаю, нет.

— Просыпаясь, я чувствую ее в себе, как ощущаю биение сердца. — Тауно ударил себя по колену. — И это все — только это, и воспоминания, такие пронзительные, каких еще никто… Мне больно! — Он взял себя в руки. — Но они же и успокаивают меня. Это ее присутствие — она ведь всегда со мной. А когда я засыпаю… о, тогда она приходит ко мне в снах. Они так похожи на жизнь, в них мы всегда вместе, так, как были прежде.

Ингеборг собрала последние силы.

— А в этих снах… — прошептала она, — ты… познал ее?

Плечи Тауно поникли.

— Нет. Мы бродим и бегаем по лесам ее родины или в тех местах и морях, где я побывал и теперь вспоминаю их для нее. Она удивляется и восхищается… пока ее не охватывает печаль из-за того, что она вынуждена отказать мне в большем, чем поцелуи. Я говорил ей, что это лишь сны, но она ответила, что это не простые сны, а встреча наших теней по другую сторону пространства и времени. Она сказала, что превратилась в призрак, и если я затеряюсь внутри нее, то разделю ее смерть.

— О, только не это!

Ингеборг с такой силой стиснула пальцы на его плече, что их костяшки побелели. У нее не хватило решимости добавить, что смерть его станет подобна задутому огоньку свечи.

Молчание.

— Не бойся, не стану, — сказал он наконец.

— Будь благословенна Надя за ее доброту… — Женщина судорожно вздохнула. — И все же, Тауно, любимый мой… ты ведь не захочешь жить так всегда? Неужели год за годом, столетие за столетием ты будешь жить только ради того, что утратил… нет, того, чем никогда по-настоящему не обладал? — Она повернулась, взглянула на его лицо. Ее губы задрожали. — Господь не одарил тебя душой. Но как может он бросить тебя навечно в аду?

— Это не…

Ингеборг вцепилась в него обеими руками:

— Выброси этот амулет в море! Сегодня же!

— Никогда.

Внезапно Тауно улыбнулся, его тон смягчился. Он наклонился к Ингеборг и коснулся губами ее лба:

— Не бойся, мой добрый друг. Все будет сделано хорошо. Ты страдала, и это заставило страдать меня, но конец уже совсем близок. Даю тебе в этом мое честное слово.

— Что ты задумал? — ошеломленно пробормотала она.

— А вот что, — легко отозвался он. — Помнишь, что я рассказывал тебе об этом амулете, когда мы вернулись из Гренландии, — то, что ангакок поведал мне и Эйян? Мудрецы волшебного мира, которых я встретил по пути из Хорватии, согласились, что он говорил правду, и добавили к моим знаниям кое-что еще.

Надя обитает внутри этого талисмана, но не заперта в нем навсегда. Она может выйти из него в тело живого человека, если тот пригласит ее это сделать.

Так я и поступлю. Мы с Надей станем единым целым — еще более неразлучными, чем я желал прежде. И я не сделал этого раньше лишь потому, что хотел навестить тебя и узнать, как тебе живется в Дании…

Ингеборг закричала громче прежнего и отпрянула.