Великий крестовый поход

Грубо вырезанная деревянная фигура шевельнулась. Губы улыбнулись, рука протянулась вперед благословляющим жестом.

На несколько секунд Томислав застыл с раскрытым от изумления ртом, потом распростерся на полу и зарыдал от радости:

— Слава Господу, слава Господу!

Когда он наконец поднялся на колени, все вокруг осталось прежним. Все так же коптил огонек свечи, донимал холод, звезды над крышей церкви медленно клонились к полуночи.

— Спасибо тебе, Андрей, — робко произнес Томислав. — Ты настоящий друг.

Неожиданно он замер, ошеломленный:

— Я лицезрел чудо! Я! — Он молитвенно сложил руки. — Господи, я недостоин его!

Томислав молился до рассвета. Под утро, когда голова начала слегка кружиться от утомления, он поднял взгляд на лицо святого.

— Андрей, — пробормотал он, — люди говорят всякие ужасы про мою маленькую дочку. Не мог бы ты дать мне еще один знак? Я знаю, что все россказни про нее лживы. Надя там, где и ты. Кто знает, вдруг она сейчас рядом с тобой и смотрит вниз на своего старого отца? Ах, если бы люди смогли ее увидеть! Ты можешь показать ее всем?

Фигура святого не шелохнулась. Томислав опустил голову. На его бороду капнула кровь. Когда рассвело, он встал, поклонился перед алтарем и вышел.

* * *

Ванимен и Мейива шли по лесной дороге. Снег в этом году выпал поздно, и дюйм-другой белого покрывала вскоре растаял, превратив поля в грязь. Но здесь, в лесу, он сохранился в первозданной чистоте. Воздух был тих, мороз почти не ощущался.

— В его честности я не имею права сомневаться, — сказал Ванимен. — Но дело было ночью, и полусонный, он легко мог вообразить именно то, что страстно желал увидеть.

Мейива вздрогнула, но не от холода.

— Или же давно умерший человек, к которому он взывал, сыграл с ним скверную шутку, — сказала она.

— Нет. Их Самый Святой не допустил бы этого. Он справедлив.

Мейива настороженно взглянула на спутника:

— Никогда прежде ты не произносил подобных слов.

— А прежде никто из нас не желал об этом говорить или думать. Нам это не требовалось, как не требуются дельфинам украшения или ножи. Мы знали лишь слепое везение, которое могло обернуться удачей или бедой. Но рано или поздно наступал день, когда кому-нибудь смертельно не везло. Богу не было до нас дела… как мы полагали… а нам не было дела до него.

— Но сегодня я об этом задумался, — добавил Ванимен, пройдя еще несколько шагов, и улыбнулся — он всегда улыбался, сталкиваясь лицом к лицу с опасностью. — Лучше поздно, чем никогда, верно?

— Ты действительно за то, что нам следует расстаться с нашим прежним, волшебным миром? — Мейива запахнула коричневый шерстяной плащ, от которого ее кожа чесалась. — Мы были свободны, как стая лебедей.

— Боюсь, Павле Субич прав, — хмуро отозвался Ванимен. — И мы должны уступить — пусть не ради себя, а ради наших детей.

— А стоит ли им появляться на свет, если за их жизнь мы заплатим столь дорого? Человеческие судьбы редко оказываются счастливыми.

— Нашему народу нищета не грозит. Люди очень высоко ценят нас как пловцов, нас любят. И еще… ты, должно быть, сама заметила, что наши юноши и земные девушки и наши девушки и земные юноши уже начали тянуться друг к другу, а отцы семейств уже прикидывают преимущества от браков с теми, кто обладает столь выдающимися способностями.

— Ты прав, — кивнула Мейива. — Дети от таких союзов станут ближе к людям, чем мы. А следующее поколение и вовсем ничем не станет от них отличаться — они утонут, наглотавшись воды. Таких примеров мы уже насмотрелись за долгие столетия, верно? И через сто или двести лет кровь тех, кто обитал в Лири, окончательно разбавится, а сама память о Лири превратится в миф, которому не поверит ни один здравомыслящий человек.

— Не забывай про спасение на Небесах, — напомнил Ванимен.

Где-то каркнул ворон.

— Мне хотелось бы… — начал Ванимен, но внезапно смолк.

— Что, милый? — Пальцы Мейивы нежно погладили его руку.

— Мне хотелось бы верить, что я иду на это потому, что воистину хочу быть с Богом, — молвил Ванимен. — Но я не хочу явиться к нему нищим попрошайкой.

— Ты, Ванимен? — прошептала она.

— Да, — ответил он. Они остановились. Ванимен расправил плечи под крестьянской курткой. — Пусть я буду первым, и когда вы все увидите, сможете сами сделать выбор. Я ваш царь.

* * *

Отца Петара оскорбило, что крещение должно происходить в лесу и проводить его станет отец Томислав. Жупану пришлось объяснить, что так велел сам бан — неблагоразумно, если свидетелями события окажутся посторонние, часто проходящие через Шибеник.

Получив от отца Томислава религиозные наставления, Ванимен извинился и в одиночестве отправился на берег моря, где провел весь день и всю ночь. Позднее он умолчал о том, что он там делал и о чем размышлял.

Возвратился он накануне дня святого Габриэля. На следующее утро, после мессы, он вошел в церковь, где уже собрались жители Задруги. Ни один из святых образов не отвернул от него свой лик. Соплеменники Ванимена дожидались снаружи, под сильным дождем.

Когда Ванимен вышел, он развел руки и крикнул на их родном языке: