Великий крестовый поход

— Сестры в монастыре… добры. Я… многому здесь… учусь…

Ингеборг кивнула.

— Но в тебе течет та же кровь, что и в Тауно.

— Мне лучше остаться. Мать Эллин говорила, что я должна остаться!

— А тот, кто выше ее рангом, сказал, что не должна, — напомнил Нильс.

— О, как мне хотелось бы увидеть других детей… — Маргрете зарыдала. Ингеборг снова захотела ее обнять. Девочка отстранилась, встала, отошла к одной из колонн галереи и обхватила ее руками, содрогаясь от рыданий. Нильс и Ингеборг молча ждали.

Наконец, все еще всхлипывая, но с нарастающим внутри спокойствием, она повернулась к ним и сказала:

— Я стану молиться о знамении и все же думаю, что уйду. Но не с вами. Не могли бы вы прислать кого-нибудь встретить меня… на следующей неделе?

— Мы можем задержаться в Виборге на несколько дней, — предложил Нильс.

Маргрете напряглась, помолчала и заговорила вновь, с трудом выговаривая слова:

— Нет, прошу вас. И вас двоих я хочу видеть не более чем по необходимости. Ведь я живое воплощение милости Господней, а вы… я знаю о ваших отношениях… прошу вас, измените вашу жизнь, поженитесь! И, ради спасения своих душ, не общайтесь с моим братом и сестрой — если не сможете уговорить их принять крещение. Но не думаю, что вам это удастся, и… да, они совершили ради меня много добра, и я стану молиться за них, если позволит священник, но… разве могут истинные христиане общаться с развратниками и существами без душ?

Книга четвертая Вилия

1

Панигпак сказал, что необходимо дождаться снега и построить иглу. Вскоре эта пора настала. Три дня и три ночи ангакок постился, а потом ушел в горы, пока мужчины возводили такой дом, где поместятся все. Пол устлали шкурами от летних палаток, а на возвышение напротив входа положили медвежью шкуру.

Когда после наступления темноты люди собрались внутри, все трижды выкрикнули имя Панигпака, приглашая его войти.

— Зачем вы собрались здесь? — спросил их ангакок, войдя в иглу. — Этот человек не сможет вам помочь. Я всего лишь старый дурак и лжец. Что ж, если вы того хотите, я попробую одурачить вас старыми смешными фокусами.

Он взошел на возвышение и разделся донага. Все уже успели раздеться — кто до пояса, а кто и совсем, потому что духота в иглу стояла невыносимая. В свете ламп блестели глаза и потные тела, шум людского дыхания походил на шум прибоя.

Панигпак сел. Мужчина по имени Улугаток связал ему руки и ноги, да так крепко, что путы впились в тело. Панигпак ахнул от боли, но более не произнес ни звука.

Помощник положил рядом с ним бубен и высушенную тюленью шкуру, потом вернулся к остальным.

— Загасите лампы, — велел он. — И оставайтесь на месте, что бы ни случилось. Кто подойдет к нему сейчас, умрет.

Иглу погрузилась во мрак, остался лишь крошечный огонек, совсем не освещавший ангакока. Панигпак начал петь, выводя высоким голосом ритмичный напев, звучавший все громче и громче. Бухнул бубен, зашуршала сухая шкура, где-то в темноте послышались непонятные звуки — то здесь, то там, то над головами, то из-под земли. Люди начали подпевать, и вскоре песня овладела ими целиком, заставила забыться, раскачиваться, тереться друг о друга, что-то выкрикивать, завывать и вопить. Вместе со всеми безумие охватило Тауно и Эйян, когда даже они, обладая волшебным зрением, не сумели заметить, когда и как исчез Панигпак.

Помост опустел. Песня продолжала звучать, — бесконечная, словно зимняя ночь. Души инуитов словно выскользнули из тел, оказавшись рядом с ними.

Они верили, что сейчас их ангакок спускается сквозь скалы в подземный мир и выплывает из него, оказавшись глубоко в море. Там он минует страну мертвых, потом бездну, в которой вечно вращается ледяной диск и кипит огромный котел, наполненный тушами тюленей. Потом проходит мимо огромного — больше медведя — сторожевого пса, который его злобно облаивает, переходит бездонную пропасть по мостику шириной с лезвие ножа и наконец предстает перед огромной, одноглазой злобной Седной, которую некоторые называют Мать Моря.

Казалось, время остановилось, но наконец Улугаток крикнул:

— Тише! Тише! Дух созревает.

Он не осмелился произнести вслух настоящее имя ангакока — тот должен остаться тенью, духом, а возвращение следовало назвать созреванием, иначе злые духи подслушают его слова и нанесут удар. Он даже погасил последний огонек — ведь Панигпак умрет, если кто-либо увидит его до того, как он вновь наденет на себя собственную кожу, сброшенную перед уходом в подземный мир.

В полной темноте на людей обрушился порыв штормового ветра, рев которого отразился от невидимых небес. Многих завертело, толкнуло с места, швырнуло на пол. Снова зазвучал бубен, зашуршала тюленья шкура. Улугаток начал заунывно читать длинное магическое заклинание, произнося слова на непонятном языке. Возможно, главной его задачей было всех успокоить. Он не останавливался, пока не наступила тишина, нарушаемая лишь плачем испуганных детей.

Послышался усталый голос Панигпака: