Великий Моурави 5

встретить царя Теймураза у стен Тбилиси и не швырнуть к его ногам голову, только

не царя Симона, а князя Зураба

Эристави. И тут же, не допуская въезда шаирописца в Тбилиси, объявить, что царь

Кахети Теймураз Первый отрешен от

картлийского престола... ибо ни народу, ни Шадиману, ни мне он ни к чему.

Выходит, признали бы Симона? Нет! Симон в

свое время тоже был бы сброшен с высокого трона и изгнан в замок Арша к своей

доброй сестре Гульшари. А дальше?!

Дальше, как давно определил: Александр Имеретинский - царь Картли-Кахети-

Имерети... И..."

"Как странно, - думали день спустя князья. - Почему нам не внушил

подозрения нежданный приезд арагвинского

шакала, и еще больше - его приторная любезность к царю Симону? Никогда бы мы,

князья Картли, не допустили... Чего не

допустили? Въезд царя Теймураза в Тбилиси? Нет, не это, ибо мы все приверженцы

царя Теймураза. Симон, вот кто помеха

всем планам! Но разве плохо было бы заточить его в замке Фирана и потом тихо, с

почетом и изъяснениями в любви,

проводить до границы Ирана? Шах Аббас учел бы наш благородный поступок. И в

случае... Хотя вряд ли Саакадзе впустит в

Картли шахские орды, но... бесспорно, разумнее не раздражать шаха, мало ли что

может произойти. Время бурливее воды, а

вода дороже крови..."

Зураб ехал не спеша, как охотник, чувствующий, что жертва уже загнана и

торопиться не к чему. Чувствовал он

себя превосходно, как после хорошо проведенного праздника.

Но Миха недоверчиво оглядывал дорогу и рассылал дозоры в разные

стороны: нет ли засады? Нет, все было мирно.

Где-то на горной тропе скрипела арба и доносилась мелодичная урмули. На откосе

чабан пас овец; их шерсть повторяла

белизну снегов и дымчатость сумерек. Перебирая кругляки, тихо журчал ручей, так

же как вчера и как будет журчать завтра.

И даже солнце не опоздало выглянуть из-за горной вершины.

На крутых склонах пламенели маки. Дорога повернула направо, к

возвышенностям, кое-где покрытым мелким

лесом. Открывались картлийские дали, пересеченные линиями гор, строгих в своей

законченности. Селение Квемо-Чала

ушло вниз, скрываясь в зеленоватой дымке. Тишина наполняла лощину и звенела, как

туго натянутая струна. Зураб

самодовольно оглядел небо: "День! А минувшая ночь окрасилась настоящей, горячей

кровью моих врагов... Каких врагов?

А Шадиман, Гульшари, царь Симон? Их время придет!" Зураб захохотал, вспоминая

безумную пляску Андукапара на

зубчатой стене. И вновь его опьянял восторг торжества и, как на крыльях,

поднимала новая сила достигнутого величия.

Придержав коня, Зураб поправил золоченую стрелку, украшавшую шлем, и властно

опустил руку на эфес фамильного меча.

Впереди высилась грозная крепость Схвилос-цихе, выставив, как

передового бойца, неприступный

четырехугольным донжон. В кольце прочих каменных стен и башен находился замок с

крепостной церковью. Над крестом

главенствовало знамя Фирана Амилахвари: на темно-коричневом поле светло-серый

джейран гордо взирал на

перекрещенные золотую стрелу и серебряное копье.

Зураб подал знак, рослый арагвинец приподнялся на стременах и затрубил

в арагвский рожок, призывно, нежно. С

площадки передовой башни тотчас отозвался рожок владетеля, радостно, дружелюбно.

Стража торопливо открывала

главные ворота, выстраиваясь в два ряда.

Шумная встреча в замке убедила Зураба, что и Фиран и князья в полном

неведении. Завтра охота? Выходит,

вовремя он приехал! Тогда сегодня празднование встречи князей.

Раздосадованный отсутствием не только Мухран-батони, но и Ксанских

Эристави и Липарита, Зураб едко

высмеивал непочтительных к царю владетелей, сам же, все больше вызывая

удивление, беспрерывно пил за здоровье царя,

выказывая ему почести и восхищаясь счастливым царствованием.

Симон Второй сиял, старался быть остроумным, но не мог.

Пили князья, по настоянию Зураба, огромными чашами, вздымали огромные

роги!

Иногда Цицишвили напоминал о завтрашней охоте, но Зураб уверял, что

вино может повредить только врагу царя.

И князья с недоумением поглядывали на шакала. Неужели совсем от Теймураза

отказался? Иногда Качибадзе-старший

напоминал о шаири, так украшающих пиршество, и притворно сожалел, что он не

стихотворец. Но скоро даже самые

выносливые уже ни о чем не напоминали.

Сначала польщенный Фиран усиленно ухаживал за арагвским князем. Но

внезапно Квели Церетели уставился на

Зураба и торопливо шепнул что-то Фирану. Побледнев, Фиран притворился

захмелевшим и несвязно залепетал какую-то

чушь. Он не мог даже поднести кубок ко рту, ему стало явно плохо, и Квели

Церетели как бы неохотно помог другу

подняться и потащил его к выходу.

Царь Симон совсем размяк от удовольствия. Золотая чаша заменяла ему

зеркало, и он, любуясь отражением своей

головы, заверял Зураба, что сделает его первым вельможей в Метехи и главным

полководцем Картли.

Было далеко за полночь, когда больше половины гостей свалилось под

стол. А Зураб все подпаивал владетелей,

мысленно проклиная их устойчивость. Не менее свирепо проклинал он своих врагов -

Мухран-батони, Ксанских Эристави,

Липарита и других, на которых мечтал с помощью меча излить свою ненависть. Но,

конечно, он, Зураб, и не собирался не