Великий Моурави 5

"увальню" выйти за него замуж.

- Батоно Цагала, разреши мне пронзить цель! - Не дожидаясь ответа, она

выхватила у парня лук и наложила стрелу.

- Берегись! Не попадешь - велю твоей матери полкосы тебе отрезать!

Девушки испуганно зашумели:

- Оставь, Кетеван, почему рискуешь?

Но Кетеван, упрямо сжав пунцовые губы, твердо натягивала тетиву.

- Мой ангел уже победил, - насмехалась она, - а черт меня боится больше

креста. Ночью поцеловать хотел, а я его

таким подзатыльником угостила, что рога сшибла, он до утра их на земле искал,

пока в собственном хвосте не запутался!

- Э-э, Кетеван, - подал голос худенький старик, - может, твой черт без

хвоста ходит? Иначе почему без рогов

остался? Может, это козел, тоже бородку имеет?

Под смех и двусмысленные намеки о неудачном ухаживании некоего стрелка

Цагала взял из клетки птицу и, по

принятому сигналу, подкинул ее. Птица, блеснув на солнце сине-сизыми перьями,

взвилась вверх. Кетеван мгновенно

метнула вслед ей стрелу. Птица перевернулась, на миг как бы застыла в воздухе и

плашмя упала на землю.

На площади кричали, рукоплескали, особенно девушки, кинувшиеся целовать

Кетеван.

Цагала, сдвинув на затылок круглую шапчонку, поправил у пояса кинжал.

- Спасибо, дорогая, не осрамила нас! - захлебывалась бойкая Тамара. -

Батоно Цагала, непременно Моурави ее

ловкость покажи!

- Придется! - хохотал подошедший Мамука, начальник другой полсотни. -

Придется, раз дружинники целятся в

птицу, а попадают себе... скажем, в спину.

Цагала порывисто обернулся и окинул Мамука насмешливым взглядом:

- А у тебя все попадают в спину или, может, кто-нибудь целился в тебя,

а попал в свинью?

Раскатистый смех повис над площадью. Но Мамука хладнокровно ответил:

- В свинью не знаю, а только пятьдесят цесарок сейчас отнесли женщинам,

чтобы на шампурах зажарили. Как

следует угостим Моурави ловкостью моих дружинников. Пусть Моурави видит: Дигоми

не всем глаза на затылок

вывернуло.

- На затылок? - вдруг взревел задетый неудачник и, выхватив у Мамука

лук, устремил стрелу в пролетающего

воробья. Миг - и воробей кубарем пошел вниз и замер у ног победителя. Он снова

метнул стрелу - и второй воробей

свалился на землю.

Радостный крик сорока девяти дружинников, товарищей ухажера, огласил

площадь. Подруги Кетеван неистово

рукоплескали. Но Цагала не мог успокоиться и выкрикнул:

- Дорогой Мамука, напрасно твои пятьдесят дружинников в цесарок стрелы

пускали, лучше бы в медведей -

виднее!

- И тоже на шампурах хорошо жарятся! - хохотал пожилой кузнец.

Но и у Мамука немало было сторонников, ибо его пятьдесят дружинников

тоже родились в Ламази.

И пошло такое веселье, что другие полусотники, бросив упражнения,

прибежали посмотреть, не приехали ли

Мухран-батони раньше, чем обещали.

Угадав, что пора натянуть вожжи, сухощавый старик посоветовал закончить

веселый разговор и пойти всем к нему

распить тунги вина, а потом как следует отдохнуть, ибо завтра перед гостями от

большой радости дружинники сумеют

стрелять только в мух.

Под общий смех и шутки все отправились к сухощавому старику. И всю

дорогу Цагала и Мамука похлопывали

друг друга по плечу, и каждый великодушно заверял, что желает победу

неустрашимому другу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Ласковое теплое утро поднялось над отдохнувшей землей, золотя камни,

разбросанные вокруг родника. Чирикнула

красноголовая птичка, подскочив к прозрачной воде. Легкий ветерок донес с гор

запах сочных трав и свежесть с вершин,

заваленных снегом.

Замок пробудился мгновенно, словно облачко, похожее на серебряную

трубу, проиграло сигнал. Засуетились

прислужники, зазвенели подносы. Конюхи распахнули конюшни, кони насторожились и

вдруг весело заржали, нетерпеливо

пофыркивая, словно поняли, что предстоит прогулка, и готовы были сами подтащить

к месту седловки дорогие

праздничные седла. И сразу, вырываясь из душных псарен, беспокойно, тревожно

залаяли собаки. Оглашая двор задорными

возгласами, молодые князья первыми вскочили на бьющих бабками коней. Прыгая и на

все лады визжа и всхлипывая,

выражая восторг и просьбу взять их с собою, собаки всех мастей и пород плотно

обступили дружески взирающих на них

коней.

В Ламази выехали всей фамилией, даже пожилая княгиня, жена Вахтанга,

даже младшая дочь Мирвана.

Изменяя себе, Дато любовался не красавицами княжнами, а двенадцатью

внуками старой княгини; младшему едва

исполнилось десять лет, но сидел он в седле, как опытный джигит. Все они

окружили обожаемого Кайхосро, словно

составляя его свиту. Впереди скакали старшие, чуть отступя - молодежь, за

которой, восторженно взвизгивая, мчались

любимцы псы: мохнатые, гладкие, приземистые, высокие, черные, серые, белые,

коричневые, пятнистые, блистая на солнце

вылощенной, приглаженной и расчесанной шерстью.

Долго по долинам и ущельям разносились раскатистый смех, пылкие

выкрики, удалые песни.

И снова подумал Саакадзе: "В этом веселье полное презрение к врагам".

Сворачивая то вправо, то влево, кавалькада въезжала в цветущие деревни,

наполненные пряным ароматом инжира.

Из хижин выходили женщины с подносами, нагруженными прохладным виноградом,

горячими хачапури и матовыми