Великий Моурави

опередить все помыслы шаха...

Царский конюший Арчил осаживал бурчавших конюхов. Пока правитель

пребывал в Самухрано, конюшни пустовали и можно было днем наслаждаться

дремой в тени замковых чинар, а в сумерки освежаться в лениво плескавшейся

Куре. И вдруг, словно град на голову, - съезд вызолоченных чертей!

Конюшни вмиг наполнило требовательное ржание. Одному мерину тесно,

другому слишком свободно, а из-за белой кобылы Орбелиани три кахетинских

жеребца разбили деревянную перегородку. Аргамак Джавахишвили с утра привык

купаться, гнедой скакун Липарита требовал прогулки, иноходец Цицишвили бил

соседей задними ногами, а вороной стригун Палавандишвили свирепо кусался

вечером и жалобно ржал с утра, скучая по возлюбленной.

Обходя конюшни, Арчил проверял влажность корма и, как саман,

разбрасывал приказания: надушить гриву коню Мухран-батони, заплести хвост

серой в яблоках кобыле Эмирэджиби, а жеребца настоятеля Трифилия, не совсем

пристойно ведущего себя, уединить.

Говор, шум, топот, звон посуды наполнили Метехский замок. Три дня

совещались князья, готовясь к торжественному началу съезда. Покои Газнели то

оглашались бурным спором, то замирали в таинственном шепоте...

Князья не доверяли друг другу, группируясь по партиям. Самой сильной

была партия "двух долин" - Мухран-батони и Ксанских Эристави, связанных с

Георгием Саакадзе. Потом партия "трех мечей" - Цицишвили, Джавахишвили и

Палавандишвили... Непонятным представлялся Липарит, то яростно защищающий

действия Моурави, то таинственно гостящий у Палавандишвили или исчезающий в

Твалади, благодаря чему князья догадывались, что у царицы Мариам в эти дни

собирались царевичи Багратиды. Чувствовалось - начали объединяться крупные

фамилии: все чаще мелькали имена Орбелиани, Качибадзе, Амилахвари... Больше

всех остерегались Магаладзе и Квели Церетели как добровольных наушников

Моурави...

Не многие знали, что скрепя сердце Качибадзе и Палавандишвили ездили в

Марабду советоваться. А кого потом посвятили в свои переговоры, тот не был

удивлен, что Шадиман встревожен предстоящим ограничением проездных пошлин и

снятием рогаток. "Позор! И князья еще обсуждают такое! - возмущался Шадиман.

- Вот пропасть, куда безумный ностевец толкает князей! А на дне ее обнищание

и унижение!.. Восстать!

Из фамильных щитов воздвигнуть крепость! Требовать вмешательства

католикоса, владетелей Гурии и Самегрело! Жизнь или смерть! Но легко

сказать: "Восстать!.." Кто осмелится поднять оружие против Моурави"?

И снова спор до хрипоты, до ярости.

- Отстранить, отстранить разговоры Саакадзе об упразднении проездных

пошлин, - настаивали одни.

- Но Моурави обещал трофеями возместить потери: предстоят великие

завоевания. Кто попробует сопротивляться, рискует остаться без обогащения, -

напоминали другие.

- Потом, если бы все князья на одном стояли, еще допустимо было бы

вступать в пререкания с Моурави, - вздыхали третьи.

Но вот Мухран-батони уже переходит на сумасшедшую щедрость. Его мсахури

только с ишачьих караванов стали пошлину взимать, а крестьянские арбы,

особенно церковные, не задерживаются даже у рогатки на берегу Ксани. Такой

переворот в хозяйстве представлялся настолько разорительным, что, казалось,

невозможны никакие уступки. А вот Саакадзе в своих владениях совсем

уничтожил рогатки, даже праздник сожжения утвердил. Сначала оголтелые глехи

под зурну швырнули в огонь продольные брусья, затем палисадины. А мальчишки

с выкриками: "Чиакокона! Чиакокона!" - прыгали через костры до потери

памяти. Примеру Моурави последовали "барсы", оставившие рогатки лишь на шеях

свиней, дабы не пролезали в огороды "доблестных" месепе.

- Если азнауры могут, нам не пристало сопротивляться.

- Я согласен с князем Липаритом, но сразу трудно, убедим на год

отсрочить.

- Не надо быть слепым, - с жаром продолжал Липарит, - к расцвету идет

Картли, действия Моурави благотворны. Пора поверить ему.

- А кто иначе мыслит? - обиделся кахетинец Андроникашвили. - Я до

последнего мальчика отдам ему в дружину.

- Не только парней - хочу сына устроить, пусть у Моурави воевать

научится.

Говорили о многом. Слишком широко распахнулись ворота, чтобы можно было

их прихлопнуть. Да и незачем: управлять царством должны представители

знатных фамилий. Моурави сам предлагал совет князей... Чем больше обсуждали,

тем шире представлялись им горизонты, и съезд казался завершением

многовековых княжеских чаяний. Будь вновь на троне Луарсаб, он

беспрекословно скрепил бы теперь печатью царства определения князей. На

посольство в Русию возлагалась сокровенная надежда.

На третий день княжеских встреч нежданно появился Зураб. Бросив поводья

конюхам, взбежал наверх.

Сначала князья растерялись: что проявить - дружественность или

сдержанность? Но Зураб был весел и разговорчив, он извинился, что не прибыл

к началу бесед... Пировал у Русудан, детство с сестрой вспоминал... Заставил