Великий Моурави

счастью, старый Мухран-батони отсутствовал. Саакадзе осторожно заявил, что

скоро может настать долгожданный час заветного желания благородного

Кайхосро: Теймураз, увы, возвращается в Кахети, и поскольку Картли и Кахети

объединены, церковь желает венчать царя во Мцхета сразу на оба царства.

Кайхосро повеселел. Радуясь отъезду деда, он объявил в Метехи

католикосу о своем намерении отречься от картлийского престоле в пользу царя

Теймураза.

Зазвонили колокола. Кар... тли... я... Кар... тли... я... - отзванивала

Анчисхатская церковь.

Эгрэ... ихо... эгрэ... ари... Эгрэ... ихо... эгрэ... ари... - гудел

Сионский собор.

Велит... менее... менее... велит, гамарджвебит... менее... велит... -

заливалась Метехская церковь.

В церквах и храмах священники в торжественном облачении оповестили

народ о воле высокочтимого правителя Картли... Зашумел майдан...

Крыши запестрели женщинами. "Вай ме! Вай ме!" - плакали, причитали и

жадно ловили взлетающие слова. Шныряли нищие, водоносы, глашатаи. Кто-то

поспешно загонял в караван-сарай верблюдов. Какой-то глехи, стоя на арбе,

остервенело гнал буйволов. Не оглядываясь, мчались конные гзири. "Куда?

Зачем? Вай ме! Вай ме!" Улицы заливал взбудораженный народ.

- Что? Что случилось?

- Це... це... це! Почему?

- Охо-хо! Кто допустил? Кто позволил?

Совсем неожиданно, ранним теплым утром, когда с гор буйно неслись

растаявшие снега, к дому Саакадзе подъехали пшавы, хевсуры, тушины, мтиульцы

и, к общему удивлению, двалетцы. На боевых проволочных кольчугах мерцало

старинное оружие, на рукоятках прямых мечей торчали орлиные головы, и сами

витязи, как чоухские орлы, глядели из-под железных сеток. Под горскими

седлами пестрели желтые и синие войлоки.

На большом дворе Саакадзе стало тесно. Молодые сопровождали старших. Но

в комнату приветствий вошли только старейшие: Хомезура из Шатиля, Батур с

Бочорма-горы, Гиорги из аула Салугардан и от Тушети - Анта Девдрис.

Когда, по обычаю, Саакадзе выслушал и ответил, как здоровье его семьи,

домочадцев и скота, и сам озабоченно справился о здоровье их семьи,

домочадцев и скота, он радушно указал им на почетные места.

Важно рассевшись, горцы выжидательно смотрели на Саакадзе. До пиршества

в честь посещения дорогих его сердцу витязей он предложил побеседовать о

предстоящих переменах в Картли. Но "старец ущелья" Хомезура, герой Марткоби,

выступил вперед, слегка выставил правую ногу и, заложив за пояс указательный

палец, красочно заговорил о заслугах Моурави, о любви к нему народа, о

радости сражаться под его знаменем и о преданности ему всех горских племен,

доказательством чему их приезд. Говорил пшавский хевисбери Батур. Последним

повел речь Анта Девдрис. Приведя ясные доводы, Анта уверял, что только он,

Георгий Саакадзе, может поднять царство до вершин облаков, только он знает,

как сделать народ счастливым. Он убеждал: опасно передать сейчас другому

царство, - еще не совсем окрепло после потрясений. Вот почему во всех

обществах деканозы вынесли священные знамена и сосуды, над которыми

прозвучала народная воля поручить им, хевисбери гор и ущелий, просить

Великого Моурави возложить на себя грузинскую корону... И если нужно будет

подкрепить такое решение силой мечей, то горцы спустятся лавиной, и тогда

пусть кто-либо отважится помешать желанию хевсуров, пшавов, тушин, мтиульцев

и двалетцев.

Еще долго старейшие убеждали Саакадзе. Проникновенно говорил двалетец:

напомнив о справедливом гневе Моурави, восхитился его рыцарским отношением к

двали, неповинным в честолюбивых затеях своих тавади... Вот почему двалетцы

просят Георгия из Носте стать основоположником династии Саакадзе...

Молча выслушал Саакадзе хозяев гор. Быть может, на какое-то мгновение

мелькнула острая мысль: "Не правы ли умудренные жизнью высот вершители судеб

горцев? Зачем отдаю в чужие руки святое дело, завоеванное кровью тысяч? Моей

кровью!.. Кто, кроме меня, сумеет довести до победоносного завершения

задуманное мною?" Но молния сверкнула и погасла. Глухим громом отдавались

слова Моурави:

- Друзья мои, дорогие горцы, сколь радостны мне ваши речи! Не потому,

что ласкают мой слух они, а потому, что ваша крепкая вера в Моурави сулит

прочную боевую дружбу... Было время, когда церковь была готова венчать меня

на царство, - ведь я спас от осквернения христов дом. Было время, когда

смертельно испуганные князья раболепно преподнесли бы мне царский венец. Я

это видел и не соблазнился. Не царем, а объединителем желаю я прославиться,

не властелином, а другом народа хочу прослыть, не строптивцем, а мудрым

советником царя надеюсь стать, воином, оберегающим своею грудью любимое

отечество. И таким я буду, пока рука моя держит меч, пока слово мое сумеет

убеждать! Нет, не за царским венцом, не за почестями и богатством гонял я

коня через бранное поле, затянутое кровавым туманом... О величии родины мои

помыслы, и ей клянусь в сыновней верности. Нет, не пристало мне снимать с