Великий Моурави

Если горячее слово и холодные доводы Моурави не вполне убедили

светлейших, то показ боя, перенятого у воинственного Востока, не только

убедил, но и встревожил, особенно Левана Мегрельского. Только теперь понял

он, какой устрашающей силой владеет Моурави, и все больше недоумевал: на что

Георгию Саакадзе царь? Обладай он, Леван, таким войском, уничтожил бы всех

царствующих и остался бы единым властелином Грузии.

Саакадзе взмахнул железной перчаткой. Вынеслись "барсы" во главе

дружин, и с такой стремительностью вылетела оранжевая сотня Автандила, что

почудилось - огненные языки взвились над землей. Зашумело Дигомское поле,

встречая любимцев. Всадники Автандила быстро спешились, скинули с плеч

мушкеты и залегли за упавшими конями. На них двигался поставленный на колеса

Марабдинский замок Шадимана.

Амкары на глаз примеривали, сколько дерева, красок и железа ушло на

постройку. Зодчие одобрительно улыбались, это они воспроизвели точную копию

Марабдинского замка. Даже на зубчатых стенах стояли котлы, даже в клетках

сверкали глазами из бус гиены, змеи, даже пузыри с ядовитым паром колыхались

на шестах. Саакадзе лишь прибавил сто сарбазов, выпиленных из тонких досок и

наряженных в персидские азямы. Он расставил их на стенах впереди

шадимановского войска и на башне рядом со знаменем Сабаратиано водрузил

иранское.

На все поле зычно гаркал Автандил голосом своего отца: "Цец-хли!"

Оглушительный залп - и сарбазы исчезли со стен.

"Ва-а-а-ша-а!" - гудело Дигомское поле. Вместе с владетелями шумно

рукоплескал Зураб. Моурави склонился к нему:

- Вот чем, когда явится к тому нужда, я привлеку Шадимана и его

единомышленников.

Побледневший Зураб вздрогнул, беспокойно озираясь. Неподалеку кто-то

хохотал:

- Теперь понимаешь, друг, почему Моурави не устрашился присоединить

Кахети?

- Одно понимаю, - хрипло возразил другой, - Шадиман может теперь

распустить свое змеино-зверино-скорпионное войско.

Безмолвствовали только светлейшие владетели. За любезными масками они

скрывали затаенные мысли, бесстрастны были их телохранители, опиравшиеся на

позолоченные копья.

Неописуемым ревом встретило поле две железные пушки, отбитые у

кизилбашей, спешивших на помощь Исмаил-хану. И еще сильнее заколыхалось над

Марабдинским замком персидское знамя.

Элизбар и Пануш отбросили рукава и приложили раскаленные брусья к

отверстиям в железных стволах.

Громыхнул огонь, и каменные ядра со свистом рванулись к замку и

разметали его в щепы.

Клубы дыма поползли, цепляясь за траву.

"Ва-ах!.. ax!" - раскатисто ревели террасы. Многие сорвались с мест,

рукоплеща. Где-то запели воинственный хеури, тысячеголосый хор подхватил на

отрогах.

И, вскочив в седло, рявкнул Квливидзе:

- Да рассыплются от картлийского огня все враждебные твердыни!

Так закончил Моурави свадебный пир своих дочерей...

Напрасно Шадиман прождал целый день у Черной скалы. Третий гонец не

появился. Небо хмурилось, и Шадиман уже приказал было разбить шатер для

ночлега, как вдруг на храпящем коне влетел хранитель замка: - Измена!

Измена! Ражден предал! И, захлебываясь проклятием, мсахури рассказал, как

Ражден воспользовался его отсутствием и похитил Магдану, как, вернувшись

ночью с пастбища, куда уехал по приказанию князя, он обнаружил связанных

стражников и как тщетно снарядил погоню, ибо собака Ражден хорошо знал

тайные пути от Марабды до Тбилиси.

Шадиман молчал. "Кто? Саакадзе или Зураб? Кем подкуплен презренный

Ражден? Кто из князей предал? Может, Саакадзе, мстя, похитил Магдану, чтобы

выдать замуж за своего месепе и этим опозорить знамя Бараташвили?"

Кто-то раскатисто захохотал. Шадиман качнулся, цепляясь за ствол, но

рванулось дерево, задрожало, отбрасывая ветви, сверкнуло лезвие, зашумели,

заметались листья. И совсем близко что-то грохотало надрывно, страшно, то

сбрасывая камни, то вырывая кусты, то затихая, чтобы снова крушить, сметать,

биться, биться в слезах и хохоте...

И никто, даже чубукчи, не смел сказать князю, что ливень захлестывает

его...

Предрассветный туман сползал с Черной скалы. Зыбкие седые пряди легли

на плечи Шадимана.

В замок возвращался он не спеша, как с прогулки, не прячась и не

всматриваясь в даль.

Замерла Марабда, в смертельном испуге ждали слуги, но Шадиман ни на

кого не взглянул. Он даже прошел мимо истерзанного, в кровоподтеках и

синяках, Раждена, пытавшегося что-то ему рассказать. Торопливо вошел в покои

и внезапно приказал чубукчи выбросить лимонное дерево на задний двор. Он сам

поставил на место, где стояло деревцо, низенький столик с шахматной доской.

Затем, опустившись в кресло, принялся сам с собой играть в "сто забот",

стараясь проникнуть в сложные ходы жизни.

Замолкли пандуристы, утихли песни, оборвался смех, Метехи погрузился в

тишину.

В покоях, где некогда Тэкле пленяла Луарсаба звуками чонгури,

договариваются Моурави с царем Имерети, владетелями Гурии, Самегрело,

Абхазети.