Великий Моурави

дружбы. К радости князей, Саакадзе просил забыть все старое, объединиться во

имя родины, дабы общими усилиями восстановить царство. И вновь заговорил о

пустующем троне.

И, едва дослушав Моурави, каждая группа князей торопилась выдвинуть

наиболее ей выгодного ставленника. Но молчание католикоса и Саакадзе

обрывало их надежды.

И вновь, как и при первых переговорах, согласились с настоятелем

Трифилием - ждать Луарсаба, еще раз направить посольство в Московию: "Пусть

русийский царь принудит шаха Аббаса вернуть Картли ее венценосца, на дань

народ не поскупится".

Моурави не возражал. Шах, конечно, Луарсаба не отпустит. Значит,

незачем спорить с духовенством. Но медлить дальше невозможно, положение

царства требует скорых решений, а утверждать законы может только царь, или

правитель, или княжеский Совет. Но последнее Саакадзе считал

преждевременным: князья еще не приучены, пока разумнее держать их в страхе

перед возможным воцарением Георгия Саакадзе.

Неизвестно кем посеянные слухи ползли к замкам. Князья шептали о

требовании азнауров избрать на царство Великого Моурави.

Из замков к католикосу скакали гонцы с письменными заверениями в

готовности присягнуть любому царю, род которого исходит от древнего

династического дерева, но только не когтистому "барсу" из Носте.

Послания с печатями могущественных князей тщательно просматривались

Георгием на тайных беседах с католикосом. Он относился сочувственно к

нетерпению князей... Спор о Луарсабе между шахом и русийским царем может

затянуться, а князья, никем не управляемые, конечно, не замедлят начать

между собой грызню. Царство, еще не окрепшее после нашествия полчищ шаха

Аббаса, вконец расшатается и станет приманкой "добрых" соседей. Не меньший

вред и для церкви: могут пошатнуться ее устои, размываемые магометанскими

потоками.

И вот тогда начались третьи всекартлийские переговоры.

Первым говорил Трифилий. Трудно было узнать в нем одержимого монаха, с

обнаженной шашкой носившегося по Марткобской равнине. Мягким движением

поправив на тяжелой рясе параманд, он смиренно сокрушался:

- Обсуждение с Московией медлительно, яко с клюкой тащиться. Царь

Михаил и патриарх Филарет сочувствуют верному церкви Луарсабу. Но уже

печатью скреплена их торговая дружба с шахом Аббасом. В Исфахан пошли

караваны с мехами и другими товарами.

За купцами не преминут последовать послы, которые от имени царя Русии

будут просить шаха Аббаса... Князья не дослушали, ропот прошел по палате:

- Доколе ждать? Караван может заблудиться в пустыне!

- Царя! Владыка, дай нам достойного царя!

- Богоравного!

Католикос вытянул жезл и в наступившей тишине потребовал клятвы

подчиниться его выбору.

Князья осенили себя крестным знамением и сложили руки на груди в знак

покорности. Бесстрастные глаза католикоса столкнулись с бесстрастными

глазами Моурави. Владыка встал и сурово объявил царем абхазов, картвелов,

ранов, кахов и сомехов, шаханша и ширванша, - богом посланным, юного

Кайхосро, внука Мухран-батони.

Только теперь поняли князья, что Георгий Саакадзе обвел их вокруг своих

жестких усов. "Шакал в шкуре барса! - свирепствовали владетели. - Кого он

хочет обмануть своим спокойным лицом? Мухран-батони! Друг Саакадзе! Недаром

они уже дважды за весну пировали у Русудан!.." Но разве из страха иметь

царем Саакадзе они сами не обещали присягнуть хотя бы черту?.. Кстати о

черте: уж не лучше ли получить в цари Георгия Саакадзе? Легче сбросить!..

Впрочем, можно еще поспорить!

- А почему не избрать царевича Вахтанга? - заговорил Цицишвили. - А чем

плох царевич Арчил? Не он ли прославлен как первый охотник в грузинских

землях? И разве мало царевичей Багратидов?

- Не мало, но желающих быть пешкой в игре Саакадзе в "сто забот" - ни

одного, - шепнул старик Магаладзе своему соседу Квели Церетели.

"Безмозглый козел! - опасливо подумал Церетели. - Зарыл у себя в

огороде чалму и притворяется верным сыном богородицы. Еще может испортить

мне дружбу с Моурави".

Хмуро выслушал католикос предложение Цицишвили и повысил голос:

- А чем царевичи прославили себя в дни ниспосланных господом за грехи

наши испытаний? Одни заперлись в Метехи, другие в неприступных замках, а

третьи следили за ветром - куда он подует.

- Владыка, Мухран-батони даже не светлейшие! - почти простонал

светлейший Липарит младший.

Старший упорно молчал, не в силах разобраться в своих чувствах.

- А где об этом сказано? - Трифилий добродушно прищурил глаза. - В

древних гуджари церковь узрела другое! Преподобный отец Евстафий, воспомни

Фому Неверующего и допусти князей перстами коснуться пергамента, донесшего -

слава творцу - до нас правду веков.

Отец Евстафий, благоговейно изгибаясь, вынес на середину палаты

запыленный свиток со множеством печатей, свисающих на шелковых шнурах.

Служки бесшумно поставили перед Евстафием аналой, и он молитвенно возложил