Великий Моурави

лесть. Уже казалось им: Саакадзе прав, именно на княжестве лежит великое

бремя обновления царства; его опорой и украшением будут возрожденные в своем

блеске знамена владетелей. И уже каждый норовил попасть в поле зрения

Саакадзе, громко шептал своему соседу о зоркости Великого Моурави, об его

снисхождении к некоторым недальновидным, - и тут каждый отчетливо произносил

фамилию кого-либо из князей, сидящих поодаль.

Но льстивый шум не обманул Саакадзе, не укрылось сомнение наиболее

влиятельных, он решил окончательно обезоружить их:

- Кто из грузин не знает: с чужого верблюда не споря слезай. Если

Луарсаб вернется, благородный Кайхосро первый воскликнет: "Любимый царь, я

свято охранял твой трон, прими его и владей!" Зачем нам связывать свое

будущее, пусть владыка благословит Кайхосро на два года правителем Картли.

Испытаем, как он себя покажет, потом станем венчать на царство.

Намек Саакадзе, что фамилия Мухран-батони только временно возвысится

над ними, окончательно успокоил князей. Лишь Цицишвили, Липарит и

Джавахишвили по-прежнему не доверяли Моурави, но они поняли - решение

княжеством принято...

В палате нарастал гул, церковные азнауры выстроились в два ряда от

дверей к престолу. Прислужники зажгли разноцветные лампады и вокруг

возвышения - светильники на высоких подставках.

По знаку тбилели двери распахнулись, седой монах вынес на фиолетовой

бархатной подушке митру - венец католикоса, за ним в черных торжественных

облачениях следовали настоятели монастырей.

Осенив себя широким крестным знамением, тбилели поднял митру,

увенчанную крестом на золотом глобусе. Засверкало множество алмазов,

яхонтов, изумрудов, рубинов и жемчужных нитей.

Католикос, приняв митру, возложил ее на себя, Моурави преклонил колено.

За ним - князья. Подняв крест, католикос возвестил:

- Мы, во Христе, католикос Картли и святые архипастыри, вырешили: по

древности и достоинствам предков и прародителей возвести на престол

Багратидов верного сына церкви Иверской, душой возвышенного и десницей

сильного Кайхосро из достойного рода Мухран-батони. Да прославятся деяния

его в вечности! - Аминь! - колоколом ударило в палате...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Димитрий продолжал горячиться:

- Камни с ума сошли! Полтора месяца, словно лягушки, не только вниз, но

и наверх скачут!

Крепостные стены казались заброшенными. В опаловом мареве персидское

знамя повисло бесцветным лоскутом. Молчаливо высились десять башен передней

стены, а за ними вторая линия башен и укреплений.

Саакадзе оглядел мрачный Табори и, круто повернув вправо, поехал на шум

падающей воды. За ним тронули коней Димитрий, Даутбек, Дато, Гиви и Эрасти.

Из сторожевых башенок, воздвигнутых Димитрием вокруг крепостной горы,

выскакивали дружинники и приветствовали Моурави поднятием копий. Сотники

спешили успокоить Димитрия: минувшей ночью черт не бесил охрану пляской

камней.

Разъяренный поток низвергался с крутой скалы. Кони жадно прильнули к

вспененной воде. Внимание Саакадзе привлекла полуразрушенная сакля по ту

сторону Инжирного ущелья.

Димитрий пожал плечами: он обшарил все расселины в горах, примыкающих к

цитадели. Хозяин сакли - старый пасечник - медом славится, пчелы его

лакомятся цветами сада эмиров, а сам он закусывает налогами с меда.

Саакадзе предложил направиться к пасечнику: о таком эмирском меде он

еще на багдадской стене мечтал.

Кони привычно взбирались по тропе, заросшей орешником и кизилом. Пряный

запах жасмина и роз наполнял ущелье. Внезапно встревоженно заметался рой

пчел. Из-под навеса в середине пчельника вышел сухощавый старик с

красно-желтой бородой, приложил ладонь к глазам, вглядываясь в подъезжающих,

и, узнав Саакадзе, суетливо закланялся, умоляя отведать меда.

Словно не заметив тревоги пасечника, Саакадзе стал расспрашивать его о

темных и оранжевых пчелах, посоветовал приобрести белых мегрельских -

хороший дают воск. Пасечник пустился рассказывать о жизни пчел, о

соперничестве маток, о пользе, какую приносят пчелы садам в дни опыления.

- Вардан Мудрый внук тебе или племянник? - неожиданно спросил Саакадзе.

- Его жена - моя дочь, батоно... - смешался пасечник.

- Богатый купец, а отца в какую скорлупу бросил, - сочувственно

посетовал Саакадзе.

- Только летом живу здесь, батоно, пчел очень люблю, они безгрешные.

- Воск богу продаешь, а мед - черту?

И, уже не обращая внимания на старика, Саакадзе повернул коня к спуску.

Димитрий беспокойно заерзал в седле, нащупывая рукоятку шашки:

- Ты что, Георгий? Думаешь, этот пчелиный пастух медом подмазывает

Шадимана?

- Нет. Думаю - воском вощит.

Дато чуть с седла не свалился. Эхо в ущелье подхватило раскатистый

смех.

Проехав Банный мост, они свернули на улицу Красильщиков. Обычно шумная

и пестрая от холстов, развешанных во дворах и на плоских крышах, улица

сейчас была молчалива и скучна. Даутбек с досадой махнул нагайкой - амкары

жаловались ему, что уже второй месяц нечего красить.