Великий Ван

Мысли таежного ветерана были далеко и летали, как быстрокрылые птицы, над могилами предков, куда давно уже стремилась его уставшая душа.

Проходя тем местом, где он встретил несколько лет тому назад тигра, старик остановился передохнуть и сел на колоду, поставив кошелку позади себя.

Вспоминая былую встречу, он вперил свой взор в то место тропы, впереди себя, где тогда стоял хищник.

Что это, наваждение или бред старческого воображения! На том же месте темнеет огромная фигура тигра. Только размеры ее как будто больше.

Зверь стоял на тропе и смотрел пристально на старого зверолова.

Жутко стало Тун-Ли от этого тяжелого, пронизывающего, взгляда. По спине его пробежал холодок и старческие руки дрогнули.

Но не дрогнуло старое, закаленное житейскими бурями его сердце.

Убедившись, что это действительность, а не галлюцинация, Тун Ли встал, как ни в чем не бывало, подтянул ремни кошелки и, опираясь на длинную палку, двинулся вперед по тропе.

Не спуская глаз с тигра, стоявшего неподвижно на прежнем месте, зверолов приближался к нему смелым, решительным, шагом.

Великий Ван (это был он) стоял неподвижно, как статуя, высеченная из мрамора, и даже хвост его не шевелился, вытянувшись, как струна. Взгляды человека и зверя встретились. Расстояние сокращалось.

Не допустив до себя Тун-Ли шагов на двадцать, Ван медленно сошел с тропы и, грузно шагая по глубокому снегу, исчез в ближайших зарослях.

Человек и зверь поняли друг друга.

В памяти Вана воскрес образ старого зверолова Тун Ли и впечатление это осталось навсегда.

Решительность и уверенность движений, несокрушимая воля, светившаяся в его взгляде, импонировали царю тайги, и он пощадил старого ветерана, как и тогда, уступив ему дорогу.

Прошли «Звериные ночи», и Вана потянуло в родные места, в район Татудинзы.

Полный воспоминаний далекого прошлого, из времен своего нежного беззаботного детства, он находился под очарованием этих сладостных грез, и картины былого, как живые, вставали перед ним.

Желая увидеть знакомые места, он обошел всю Татудинзу. Побывал во всех ее пещерах, на старых лежках и в логовищах и какое-то неизведанное чувство закрадывалось в его закаленное, ожесточенное борьбой за существование сердце.

Он поселился в пещере, где родился и где протекали первые дни его жизни.

Все здесь осталось по-старому и ничто не изменилось за эти пятнадцать лет. Только, как будто, уменьшились размеры логова и огромное тело его едва помещалось под низкими каменными сводами.

Здесь, в районе Татудинзы и верховьев Хайлинхэ, ведя уединенный образ жизни, он остался на продолжительное время.

Летом, в жаркие душные ночи, он с наслаждением купался в холодных струях Хайлина, ложился поперек реки и быстрое течение несло его вниз, пока встречные камни и пороги не подхватывали грузное тело и бурные волны выкидывали его на низкий берег.

С годами Ван стал разборчив в пище и его уже не удовлетворял однообразный стол, состоящий из мяса кабанов и коз. Он искал разнообразия, как истый гастроном, стараясь раздобыть лакомые и пикантные блюда среди представителей самых разнообразных отрядов животного мира.

Так, он с увлечением, достойным иного применения, просиживал на берегу реки, подкарауливал быструю форель и жирную таймень, подхватывая их лапой и выбрасывая на берег.

Неуклюжие черепахи, греющаяся под лучами горячего солнца в прибрежном песке, также становились его добычей.

Жирные, отъевшиеся на бобовых полях, фазаны не были защищены от его когтей. Выслеживая их на лежках, он сгонял птицу, которая спасалась от него бегством; хищник, делая большой круг, заходил ей навстречу, и фазан взлетал; не давая ему набрать высоту, поднявшись на задние лапы, тигр хватал когтями налету.

Время летело незаметно. Промелькнули своей неизменной чередой лето и осень.

В середине октября выпал снег, и впадающие в спячку обитатели тайги спешили занять свои зимние квартиры.

Опоздавшие с этим делом медведи, бродили по лесам, осматривая берлоги и брали те, которые попадутся, так как выбирать было некогда. Ван, увидев однажды на снегу свежие следы молодого медведя, пошел его скрадывать, но хитрый мишка, подозревая недоброе, решил залечь в берлогу, в дупле ближайшего тополя; но, чтобы не оставить туда следов, повернулся спиной и так шел к тополю петляя, чтобы окончательно запутать свои следы.

Хищник, идя по горячим следам мишки, остановился в недоумении, видя его обратный след. Пока он распутал все его мудрёные петли и догадался, что таежный увалень, его перехитрил, добыча ушла от него в безопасное убежище и спокойно улеглась в своей квартире, расположенной в бельэтаже векового тополя.

По следам хищник дошел до самого дерева. Мишка услышал его шаги и высунул из дупла свою лобастую голову.

Что сказал тогда Вану Топтыгин, осталось тайной, так как свидетелей на месте не оказалось, и даже лесные кумушки отсутствовали.

Тайга тихо шумела, напевая свою печальную осеннюю песню.

XXV. Рваное ухо

На солнопеках, поросших редкими дубняками, большое оживление. Сюда перекочевало многочисленное стадо кабанов, спасаясь от преследований полосатых хищников.