Великое чудо любви

Пребывание за решеткой было ужасным. Тюремный запах – совсем как в лечебнице: воняет угрызениями совести, потом, злобой и брошенной на произвол судьбы человечностью. Но одно дело являться туда по утрам в качестве врача и знать, что ворота открыты, можешь уйти, когда только захочешь, и совсем другое – не иметь ключа от камеры, не располагать собственным временем, собственным пространством, собственным телом. Другие заключенные поглядывали на меня косо, они хотели знать, что я такого натворил, чтобы туда попасть. Я сказал, что был главарем банды, грабившей телефоны-автоматы, «банды телефонистов». Поймали нас на том, что мы повсюду расплачивались монетками по сто и двести лир. И они эту чушь проглотили. История, разумеется, выглядела невероятной, но скажи я правду, меня сочли бы сумасшедшим. «В карцер за пенальти», – гласил заголовок в газете, где работал Альфредо Квалья. Меня навещали коллеги, кое-кто из журналистов, но не политики. Соратники по «Демократичной психиатрии» устроили сидячую забастовку, а когда три недели спустя меня все-таки выпустили на свободу, наградили прозвищем «тренер из Бинтоне».

В тюрьму меня вели под прицелом телекамер, местный канал рассказывал о моем аресте, но после восстановления в должности я не получил даже письменных извинений, а моим пациентам сказали, будто я подхватил грипп. Эльвира пригласила на ужин подруг, и каждая хотела знать, каково было в тюрьме, Вера пускала стрелу мне в лоб всякий раз, как я переступал порог, а Дуранте продолжал истово креститься.

Двадцать дней в камере – не так уж много по сравнению с целой жизнью в лечебнице. Но, по сути-то, все решетки одинаковы: за ними не бывает ни безоговорочно виновных, ни безоговорочно невиновных.

22

Прости за голосовое сообщение, Вера.

Знаю, все так говорят, а потом как начнут распинаться, и тебе на другом конце линии приходится выслушивать этот гипоманиакальный бред на полуторной или даже удвоенной скорости, хотя куда практичнее с их стороны было бы просто позвонить, как это делалось в мое время, вот только времена теперь ваши, прогрессивные. Хотели прогрессивности? Слушайте голосовые.

В общем, это папа. Ну, знаешь, тот очаровательный типчик с пожелтевшими от никотина усами и бородатым анекдотом наготове? Да-да, ты совершенно правильно догадалась: причина твоего эдипова комплекса.

Еще один момент, рыбка: если юный шалопай рядом, прервись, потом дослушаешь. В противном случае располагайся поудобнее и наслаждайся. Готова? Ну, я начинаю.

Я хотел сказать, что на ближайшую среду тебе придется подыскать другой вариант для занятий йогой, или чем ты там занимаешься. Можешь спросить у матери, не слишком ли она занята планированием очередного выезда на природу, замаскированного под литературный фестиваль, в компании со вторым муженьком, этим вялым овощем, выдающим себя за писателя. Или у брата, если, конечно, у него в перерывах между «Аве Мария» и «Отче наш» найдется время и желание на этого… как там зовут твоего шалопая?

Шучу, дорогуша, я прекрасно помню имена, я же не маразматик! Фаусто, малыш Фаусто, ты ведь назвала его так, чтобы отдать дань уважения другому, большому Меравилье. А заодно удостовериться, что старый домик у моря перейдет по наследству именно тебе. Я также абсолютно убежден, что ты дала ему мое имя не из дочерней преданности, а потому что уже во время беременности пресытилась материнством и решила, что единственный кретин, с которого станется позаботиться о ребенке, пока ты занимаешься аштангой, или чем ты там занимаешься, – это я. И ты попала в точку, малышка, трюк сработал! С другой стороны, именно этому я тебя и учил: можешь воспользоваться ситуацией – воспользуйся. Но теперь, на твою беду, раздолье кончилось. И вовсе не потому, что, как ты меня неоднократно попрекала, я не испытываю особой привязанности к твоему отпрыску. В этом ты ошибаешься: я ни к кому не испытываю особой привязанности. Но, уверяю тебя, будь я способен привязаться к какому-либо живому существу, кроме кота, что каждое утро будит меня в обмен на завтрак, это был бы твой веснушчатый шалопай. А еще хотел тебе сказать, что благодаря регулярности твоих занятий йогой, или чем ты там занимаешься, тебе в конце концов удалось сделать из меня дедушку. Это кто бы мог подумать, а? Я научил его ухаживать за помидорами черри, которые высадил прямо здесь, на балконе, и, по-моему, палец у него зеленый. Ладно, пока еще светло-зеленый. В любом случае, нам было весело вместе, даже несмотря на то, что этот неласковый малыш по-прежнему зовет меня «Фаусто». С другой стороны, ты тоже не звала меня папой. Так какая мне разница? Фаусто – красивое имя, и оно точно мое. А папой может быть кто угодно.