Великое чудо любви

– Лилиана – серьезный специалист, и любимчиков у нее нет. О тебе она узнала из газеты. Несколько лет назад, когда мы пытались убрать Гадди из Бинтоне, я попросил Альфредо Квалью написать одну статью, и твое фото тоже там было. Гордиться надо: именно благодаря тебе нам удалось кое-что изменить.

– Неправда! Очередное твое вранье!

– Я никогда не вру, хотя, бывает, выдумываю. Но в данном случае так все и вышло.

– Ну и очень плохо вышло. Лучше быть никем, чем лицом Бинтоне. Кто тебе сказал, что я хочу в газету? Кто тебе сказал, что я хочу учиться? Верни меня в Полумир, там я, по крайней мере, понимаю, кто я!

Меравилья приобнимает меня за плечи, словно пытаясь удержать:

– Ты просто немного вымоталась на экзамене, малышка. Апельсиновый сок, трамеццино – и будешь как новенькая.

– Я не голодна, поехали отсюда.

Сторож, вручив Меравилье ключи, почтительно с ним прощается.

– До свидания, Джеппино, – весело отвечает тот и, указав на меня, добавляет: – Увидимся через пару месяцев, на следующем экзамене.

Ощущения на обратном пути – как после электромассажа: разум прояснился, но во всем теле невыносимая слабость. Я вытягиваю ноги, прикрываю глаза: даже солнечный свет, едва пробивающийся сквозь облака, меня утомляет. Меравилья, закурив, начинает насвистывать.

– Никто за тебя не хлопотал, уж будь уверена, – развивает остывшую было тему он. – Мы с Лилианой давно знакомы, вместе пошли в политику: я был в Радикальной партии, она баллотировалась от коммунистов. Хотела сдержать обещание, данное подруге детства, отменить стародавний закон о браке в качестве компенсации[33]. Именно благодаря таким людям эта страна меняется. И благодаря тебе, так что стыдиться тут нечего. Лилиана большую часть жизни посвятила искуплению чужой вины. А когда ее депутатский срок закончился, решила не переизбираться и вернулась к преподаванию. Идеалистка! Можешь себе представить, чтобы перед такой о чем-то «хлопотали»?

– У нее хотя бы выбор был, у меня – нет.

– Не бросайся такими словами, малышка. И вообще, выбор – штука крайне переоцененная! Зачастую жизнь выбирает за нас, и нам остается только плыть по течению, пытаясь смягчить последствия. Объезжая глубокие ямы, не впадая ни в ужас, ни в драму… – Меравилья, напевая, бросает окурок в окно, и я лихорадочно принимаюсь крутить ручку, чтобы опустить свое: от дыма меня тошнит. – Кстати, Лилиана открывает в Риме центр помощи женщинам в беде. Давай после следующего экзамена съездим? Вдруг ты сможешь помочь?

– А ты у меня теперь еще и бюро по трудоустройству? – я закашливаюсь, вдохнув клуб дыма.

Меравилья тормозит так резко, что я едва не влетаю лбом в бардачок.

– Не шути так, малышка, у меня на тебя другие планы, – и тут же снова жмет на газ. А потом, обгоняя разом легковушку и грузовик, еще и на клаксон. – Со следующего месяца ты переезжаешь ко мне. У тебя будет отдельная комната, сможешь спокойно учиться, а заодно и попрактикуешься: у меня там кабинет и постоянный поток пациентов, вот и поможешь.

Усевшись ровнее, я тянусь к открытому окну. Мне трудно дышать, щеки горят, ноги и руки бьет крупная дрожь. Еще немного – и подкатит паническая атака: я уже чувствую ее приближение, как чувствует свой девятый вал моряк.

Впрочем, Меравилья знает море не хуже: он тотчас, сбросив скорость, сворачивает направо, на заправку. Машина останавливается, и я, замерев на самом краю грозы, закрываю глаза, с нетерпением ожидая и даже пытаясь отыскать на горизонте проблески ясного неба. Дверца распахивается, его руки хватают меня, вытаскивают наружу – словно из-под черной тучи, притупляющей и мои движения, и даже мысли.

– Ходим и дышим, – он берет меня под руку, – дышим и ходим. А главное: в чем бы ни была проблема, наплюй.

Мы огибаем заправку двадцать запятая два раза, и дыхание понемногу становится ровнее, а кровь снова начинает течь в нужном направлении. Под налетевшим порывом ветра прядь волос липнет к взмокшему от пота лбу.

Меравилья останавливается, приглаживает усы, улыбается. Потом стягивает с моего левого запястья снятую перед экзаменом резинку, пару секунд с ней возится и, положив руки мне на плечи, разворачивает спиной. Его нежные руки аккуратно собирают мои волосы, расправляют спутанные пряди, собирают их в высокий хвост.

– Но теперь, детка, тебе все-таки придется принять лекарство.

Я гляжу непонимающе, даже изумленно: таблеток он мне не выписывал уже лет шесть, с тех самых пор. Может, я заболела? Или это недуг наконец до меня добрался?

Меравилья направляется к магазинчику возле заправки. Я иду за ним, пока он не скрывается за вращающимися дверями, но догоняю только у витрины.

– Так, горький – для меня. А вот против панических атак лучше с джандуйей[34] и цельным фундуком, это отличное седативное. Теперь возьмем плитку белого для моей жены Эльвиры, чьи вкусы местами граничат с тошнотворными, и пару молочных: одну для Веры, одну для Дуранте, а то опять скажут, что я ими пренебрегаю. Ну вот, вся семья охвачена. Сколько с меня? – интересуется он у рыжеволосой кассирши.