Великое чудо любви

Профессор на мгновение прикрывает глаза, лоб точно по центру прорезает морщинка. Она бросает короткий взгляд на дверь, за которой ее ждет полчище студентов. Покрытые красным лаком ногти снова начинают выстукивать по зеленой столешнице какой-то сложный ритм, браслеты на запястьях тихо звенят в такт.

– Я просто хочу кое-что понять, – признаюсь я. Лилиана смотрит на меня с любопытством: кажется, она наконец-то заинтересована.

– Что ж, начало неплохое, – она снова качает головой, и непокорная прядь перемещается слева направо. Сейчас она невероятно красива.

Порывшись в холщовой сумке, висящей на спинке стула, я достаю карточки, добытые в архиве Бинтоне, и раскладываю перед ней на столе. Пару минут она внимательно их изучает, потом удивленно вскидывает бровь.

– Это же конфиденциальные документы! Откуда они у тебя?

– Это жизни множества женщин, – отвечаю я. – И только им они должны были принадлежать.

Она наугад берет из стопки карточку и принимается читать, потом другую, третью, четвертая – карточка Мутти, но я ей этого не говорю, и она идет дальше, только в какой-то момент начинает потирать висок, как будто ей больно. И я словно наяву вижу эту боль, острой иглой пронзающую ей мозг, поскольку сама, обнаружив эти бумаги, ощутила то же самое.

– И что случилось с этими женщинами? Они до сих пор в лечебнице?

– Кого-то забрали в частные клиники или перевели в учреждения помельче. Бинтоне потихоньку пустеет, но психиатрические лечебницы по-прежнему существуют. Кто-то вернулся домой, кто-то успел умереть. Моя мать, – и я указываю на ее карточку, – все еще там. Но она все равно что умерла, и уже давным-давно.

Лилиана все перебирает карточки, читает, качает головой, откидывая волосы назад.

– Многих из этих женщин, – продолжаю я, – считали бракованными, несовершенными, взбалмошными, непостоянными только за то, что они не желали оставаться на обочине мира, куда их так настоятельно вытесняли. Их объявляли чокнутыми собственные отцы, братья, мужья, решившие избавиться от опостылевших жен.

Она не отрывается от бумаг, а на меня даже взглянуть боится: похоже, еще немного – и решит, что я тоже чокнутая, а с чокнутыми шутки плохи, особенно теперь, когда я на свободе!

– Мне нужна ваша… твоя помощь, Лилиана, – услышав свое имя, она откидывается на жесткую спинку стула, – потому что сама я не смогу это описать. Меравилья рассказывал, как ты помогаешь женщинам, попавшим в беду, как ты сражалась за подругу. Да, поначалу я занялась этим ради матери, но в конечном итоге и ты, и я – мы занимаемся этим ради них всех.

Раздается стук, Лилиана не отвечает, но дверь все равно приоткрывается, и в щель заглядывает смуглая кудрявая девушка в черной футболке, похожая на Альдину, – та самая, которую я уже видела здесь, на факультете.

– Прости, – мягко говорит ей Лилиана, – я сейчас работаю над очень важной дипломной работой, тебе придется подождать. И, кстати, скажи остальным, что сегодня начнем чуть попозже.

– Конечно, Лилиана, – отвечает та, – не беспокойся.

Ее глаза на секунду встречаются с моими, но Альдина тотчас же их отводит, а на лице я ничего прочесть не могу, словно она решила навсегда забыть о том времени и месте.

Когда мы снова остаемся одни, Лилиана достает из стопки бланк с гербом университета, вставляет его в пишущую машинку и принимается барабанить по клавишам.

За пару минут звонок перевода каретки успевает тихо звякнуть с десяток раз, а бланк – заполниться черными и красными строчками. Закончив, Лилиана, несколько раз нажав на рычаг, достает свежеотпечатанный листок и вписывает внизу свое имя.

– Подпиши, – говорит она, – это твое разрешение на доступ к документам и поручение начать исследование. Теперь ты – моя дипломница.

Взяв ручку, я ненадолго замираю, прежде чем коснуться ею бумаги. А после смотрю, как черный шарик выдавливает из себя пасту: у меня впервые появилось хоть что-то свое.

42

– Да-да, в дорогу, объезжая глубокие ямы… – напевает Меравилья, отстукивая ритм по рулю. Я слушаю его молча, хотя магнитола крутит эту кассету по кругу уже далеко не в первый раз. Наконец он, крутанув ручку, немного приглушает звук: – Можно узнать, о чем это вы с Лилианой так долго болтали?

– Да так, ни о чем серьезном.

– Малышка, – он чуть поворачивает голову в мою сторону, – скажи мне правду: она уговаривала тебя вступить в эту ее ассоциацию?

– Нет, – я слежу за его реакцией.

Меравилья закуривает, потом, пригладив усы, нажимает кнопку реверса на магнитоле и, качая головой, снова принимается напевать:

– Я выбрал тебя, женщина, в друзья, но ремесло мое – жизнь прожитая…

Я молча откидываюсь на подголовник, а машина все катит, и катит, и катит без остановки. Притворившись, что сплю, я в итоге в самом деле засыпаю, и во сне вижу ту кудрявую девушку, любительницу поэзии: она проходит университетским двором с сумкой книг через плечо, я тороплюсь следом, не в силах понять, сон это или я и впрямь встретила в кабинете Лилианы Альдину. А когда просыпаюсь, мы уже возле дома. Меравилья поднимает ручник, открывает дверь, но выходить никто из нас не торопится.