Великое кочевье

Борлай сел к огню. Ему захотелось сказать жене то, что он много раз думал: "Какая ты у меня заботливая, милая хлопотунья!" - но доброе желание тотчас же сменилось чувством неловкости, будто эти слова действительно были произнесены: с детства привык не говорить о своих чувствах и думах. Он только ласково посмотрел на нее да поправил косы, перекинувшиеся за плечо. А Карамчи взглянула на него преданными, блестящими от радости глазами.

Той порой к нему приковыляла дочка, одетая в серую рубашку и белую барашковую шапочку. Отец посадил ее к себе на колени, ласково похлопал по спинке и, обмакнув кусочек хлеба в сметану, угостил ее. И опять у него появилось желание похвалить Карамчи. "У соседок дети до пяти лет бегают нагими, а у нее, любящей и беспокойной матери, маленькая Чечек одета".

- Она имя свое научилась выговаривать, - сообщила Карамчи.

- Да ну? Как тебя звать?

- Чечек, - уверенно пролепетала девочка.

Борлай в открытые двери указал на цветущий луг:

- Вот там чечек, много чечек*.

[Чечек - цветок; широко распространенное женское имя.]

- Нет, там - трава. Я - Чечек, - обидчиво настаивала дочь.

Рассматривая ее светлое личико и сравнивая с лицом матери, Токушев подумал: "Если бы сын... лет через десять он пошел бы со мной на охоту. Я сделал бы его первым стрелком".

Жена села против него, раскурила трубку и тихонько протянула через огонь. Девочка шаловливо вырвала ее у матери и ткнула в рот очнувшемуся от раздумья отцу.

- Гони от себя грусть: я видела сон, будто у меня родился мальчик, звенел приятный голос Карамчи.

Выражая уважение к мужу, она погладила свои косы, унизанные монетами и пуговицами.

3

К вечеру надвинулась туча. Где-то за горой глухо ворчал гром. Старого Токуша не было дома, и Чаных развела большой костер: все повеселее.

Она подогревала не допитый днем чай, когда исступленно залаяла собака. К жилью подходил кто-то чужой. Остроухий никогда так не лаял на людей своего кочевья. Женщина замерла. Ей показалось, что она ясно слышала чье-то тяжелое дыхание. Не медведь ли пожаловал? Чаных посмотрела на незаряженное ружье, медленно перевела взгляд на костер и схватила самую большую головешку.

Дверь бесшумно приподнялась, и чей-то глаз осматривал мужскую половину жилья.

"Проверяет, есть ли винтовка", - подумала Чаных, выронила головешку и, вздрагивая, потянулась к ружью.

Дверь захлопнулась, но вскоре снова шевельнулась - и опять тот же глаз, но уже устремленный на женскую половину.

Теперь Чаных отметила, что взгляд совсем не воровской, а какой-то мучительно-тоскливый.

"Женский глаз, - подумала она. - Похоже, лютое несчастье настигло человека, сделало его лицо мертвенно-бледным, а сердце наполнило робостью. Возможно, это настолько обессилевший человек, что не может войти без посторонней помощи".

Она хотела сама впустить негаданного гостя, но в это время резко стукнула откинутая дверь и в аил вошла женщина. Из-под шапки выбились пряди давно не чесанных волос. Полы чегедека волочились по земле. Это была Яманай.

Узнав ее, Чаных стиснула зубы, выпрямилась. Они долго стояли не шевелясь, смотря друг на друга ненавидящими глазами, да дышали все тяжелее и тяжелее.

Оглядывая нежданную гостью, хозяйка успокаивала себя: "Ни стати, ни красоты. В щеках - ни кровинки. Да теперь мой муж на нее и одним глазом не взглянет".

Она круто повернулась, важно прошлась по аилу и цыкнула на ребят.

- Спите, остроглазые! Об отце соскучились? У него по вас тоже сердце изныло. Домой торопится.

Отстегнула люльку и, высоко подбрасывая ребенка, подошла к Яманай.

- Посмотри, какой у меня цветочек от молодого мужа: широколобый, полный, ручки как ремешками перевязаны.

У Яманай болезненно подергивались губы. Она отворачивалась от ребенка, прятала глаза. А в голове - острое, режущее: "Врал, что меня любит. Теперь понятно, почему не приехал и не увез... У него жена, ребенок... А я болтаюсь на ветру, как осинка, уцепившаяся за землю слабым корешком... Все клюют меня, все клюют".

- Я еще не такого молодца рожу ему! - продолжала хвастаться Чаных.

Вспышка молнии осветила аил, и оглушительный гром раскатился по долине.

"Бежать... Бежать отсюда", - мысленно повторяла Яманай, но не могла шевельнуться.

Ноги ее подогнулись, и она устало притулилась к стенке возле высокого порога.

Хозяйка торжествующе налила чаю и поставила перед ней.

- Ты редкая гостья, будем чай пить. Мне муж наказывал: "Любимая жена моя, всякого человека, зашедшего к тебе, угощай чаем, - за чаем даже сердца злыдней становятся добрыми".

Яманай, не слушая ее, бормотала вполголоса:

- Везде обман... обман... Холодно мне... Сердце леденеет...

Она не слышала ливня и бесконечных громовых раскатов.

- Горькая участь... Когда придет ей конец?..

В дымовое отверстие врывался дождь. Костер притих. Чаных вдруг сникла, прислушалась к болезненной жалобе соперницы. Многое она могла повторить, говоря о себе. В молодости мать пела ей, что она будет счастливой и любимой. И она все ждала этого, надеялась на лучшие дни. Теперь ей нечего ждать. Молодой муж уехал от нее и, наверно, не вернется.