Великое кочевье

"Как же так? - думал он. - Раньше Большой Человек ругал всех Токушевых, а теперь хвалит Байрыма. Раньше бывал добрым, а после выстрела не перестает браниться. Отчего переменился он? Может, недолго будет таким?"

Припомнилось: много раз кричал на него хозяин, даже бить принимался, а потом сердце становилось мягким, рука - щедрой.

"И сейчас тоже все повернется к добру", - надеялся он.

Но строгий судья недоволен Сапогом, а с ним, Анытпасом, разговаривает по-хорошему. Вот просит рассказать обо всем. А о чем рассказывать? В голове и так все смешалось. Если рассказывать всю жизнь - можно совсем запутаться. Да и плохо он понимает судью, хотя тот и по-алтайски говорит.

"Худо делает Большой Человек... худо", - думал Анытпас, но даже этого не мог вымолвить.

Вызвали Ярманку, спросили, что ему известно по этому делу. Он стал говорить, что Сапог - бай, хитрый и злой человек.

"Для него, конечно, злой: помешал украсть девушку!"

Не выдержав, Анытпас вскочил и выкрикнул:

- В Каракольской долине все знают: этот парень соблазнял Яманай! И братья у него такие же.

Яманай не постыдилась, подтвердила: да, был у нее сговор с Ярманкой. Сказала это и заплакала.

На вопросы о свадьбе, которую Сапог устроил Анытпасу, Ярманка отвечал неохотно и коротко. Он думал, что Тыдыков старался не для пастуха, а для себя. Но говорить об этом в присутствии Яманай было тяжело...

5

Когда судебное следствие закончилось и суд удалился на совещание, Ярманка вместе с другими людьми вышел из зала. Яманай, не спуская глаз с его фуражки, проталкивалась к нему. Ей хотелось поскорее сказать тихо и тепло: "Дьакши-дьакши-ба?" - а потом отойти с ним подальше от людей, расспросить обо всем - где живет, как и чему учится, не собирается ли назад в Каракол, а под конец сообщить, что на знакомых с детства горах нынче особенно много куранов, что в долину рано спустилась весна, кора лиственниц уже отстает от древесины и парни, собирающиеся жениться, начали строить себе аилы.

Но Ярманка спрыгнул с крыльца и, не оглядываясь, пошагал вдоль улицы, словно его больше не интересовал ни суд над Анытпасом, ни она, Яманай, которой было стыдно и больно сидеть в зале суда и в ответ на вопросы называть себя женой подсудимого.

С высокого крыльца Яманай долго смотрела на удалявшуюся фигуру дорогого для нее человека, и с ресниц ее скатывались крупные слезы.

"У него все еще не прошла горькая обида, - подумала она. - А может, он уже и не вспоминает обо мне, забыл. Он стал грамотным, учится в русском селе, а я все такая же... Я - как сухая былинка, которую несет буйный ветер". - Яманай отошла в сторону и села под тополь; она не сводила глаз с того конца улицы, откуда мог показаться Ярманка. Но он не вернулся.

На крыльце и в коридоре раздались шаги. Люди спешили в зал, где Анытпас ждал решения своей судьбы. Яманай тоже пошла туда.

Судья и народные заседатели уже стояли за столом. Жестко звучали слова приговора:

- ...к пяти годам лишения свободы, но, принимая во внимание... сократить до трех лет...

6

Дома, развязав кожаные мешки, Яманай перетрясала скудные пожитки весна была сырая, надо все пересушить на солнце, - но руки отказывались двигаться, пальцы гнулись плохо.

"Хоть бы скорее вернулся: никудышный, да муж. Такая наша доля!" думала она в минуты полного отчаяния.

Вместе с девичьей опояской выдернула крошечный мешочек, похожий на узелок, положила на ладонь и, рассматривая то с сожалением, то с горькой усмешкой, покачала головой. Тут зашит ее пупок. Семнадцать лет сердобольная мать носила его у своего бедра, а на восемнадцатом сердце матери окаменело: толкнула она дочь за Анытпаса, отрезала кожаный мешочек с пупком и сунула ей в руку.

- Это принесет тебе счастье на всю жизнь.

"Счастье!"

Яманай тяжело вздохнула. Ей хотелось сейчас пойти к матери, бросить мешочек в ее колени и выплакать все горе.

В памяти ее встали Ярманка, Анытпас и, наконец, Сапог. Ноги женщины подломились, она упала на кровать и долго лежала без движения.

Вдруг она услышала противный голос, от которого всегда кидало в дрожь:

- Дома ли моя красавица?

Яманай уткнулась лицом в подушку.

- А-а, отдыхаешь. Вижу, вижу... - Тыдыков шагнул в аил. - Я с новостью к тебе пришел: Анытпасу в ходатайстве отказано.

Она обеими руками оттолкнулась от кровати, взглянула на Сапога с ненавистью.

- Иди сюда, глухарочка, - продолжал старик, продвигаясь к ней маленькими шажками. - Теперь ты будешь моей женой... самой любимой.

От былого трепета перед Большим Человеком не осталось и следа, и Яманай кинула в ненавистное лицо:

- Лучше медведю в пасть, чем в твои руки!

Она с быстротой ящерицы проскользнула мимо старика, стукнула дверью, и по светло-зеленому лугу, усыпанному золотистыми одуванчиками, замелькали ее ноги в тяжелых сапогах.

Тыдыков, выскочив за ней, ухмыльнулся:

- Голод сломит... Покорной собакой вползешь в мою усадьбу.

И важно двинулся к своему дому, словно не шел, а плыл.

7

Мать, сидя возле своего аила, кроила кожу. Увидев дочь с заплаканным лицом, приготовилась выслушать жалобы. Но Яманай молча влетела в жилье и упала к очагу.

Войдя вслед за ней, мать прикрикнула: