Великое [не]русское путешествие

Глава тридцатая, о том, что прежде чем нырнуть в подземный переход, желательно предвидеть следующий, да! сюжетный ход

Постойте, потерпите, Генделев, скоро! скоро я снова запущу по накатанной колее бугаевской конки… «всякий европейский проспект есть не просто проспект, а…» Потерпите еще пару абзацев, да и вообще скоро — за поворотом — конец тома. Потерпите, герой!

…Что я хотел сказать? А! — я хотел воскликнуть! Пусть и не к месту — но воскликнуть:

А все же до чего увлекательное это дело — красть!

Красть хорошо и интересно. Нет такой заповеди: «Не заимствуй!» — а пусть и есть такая заповедь, то кто постановил, что Моисеева юрисдикция поголовно кроет ферму какой-нибудь (разумеется, кроме отечественной) словесности? Автор крал и буду красть! Автор нарушал святость Царицы Субботы и — буду! Я уже убил. Не прелюбодействовать? — я это люблю. И вообще — обхохочешься, пригрезив себе подзаповедальную, законопослушную беллетристику. И позвольте, наконец, спросить, что есть предмет импозантного отражения — отражения в трюмо искусства? Мир! Вот когда мир перестанет нарушать десять заповедей — а он перестанет, вот увидите! — тогда мы, автор, — все равно не перестану! Беги, страдалец, беги, хрен с тобой…

Взять, к примеру, туалет еврейской бывшей кухмистерской, ныне и присно — «пельменной». Очень по-европейски: «Извините, мест нет», «…есть не просто проспект, а (как я уже сказал) (вот зануда! — М. Г.) проспект европейский, потому что… да…» В ресторан «Невский» — ив удобства его — устно не пускают. В ресторане «Москва» (коктейль «Богатырский»: пол фужера разбавленной сивухи + ломтик картошки и соломинка) — «закрытый вечер», а сейчас всего лишь пять дня. Но — ВТО?!

ВТО, т. е. бывший ВТО, нынче Дом театральных деятелей РСФСР! В ТО, что нам нужно…

— По здорову ли будете, Михайло Самолыч?..

— Здравствуйте, здравствуйте! («Тебя мне не хватало! И как тебя, холера ясна, зовут?») Извините, у меня надобность, спешу, знаете, ха-ха!..

— Что-нибудь приватное?

— Во-во!

В! Т! О!

— Генделев?!

— Танечка! Извиняюсь, детка, я на одной буквально ноге — дела! Не обес-с-судь!

— Ну, какие могут быть дела, ведь миллион лет не виделись…

— Дела, роднуля, дела…

В!! Т!! О!!

О! О!

«Закрыто на мероприятие».

— «Потому что Невский проспект — прямолинейный проспект» (конец цитаты. Конец? — М. Г.)

— Здравствуй, Миша…

— Ой! Кто это? У тебя? Тю! Тю! Тю! К-какой к-р-р-рас-с-с-с-ивы-й-хор-р-рошенький!..

— Внук. Внучек. Олежек. Да? Мы Олежек Аронович? Как мы умеем улыбаться? А, Олежка? А? Что это с нами? мы мокренькие? мы описались, да?..

— Да. Почти. Пока, мать, пока…

Пассаж: «Авария».

— Авария?

— Авария!

— Караул!

— Еще нет, но скоро и караул.

Гостиный двор. «Входа нет. Ведутся работы». Надо менять маршрут, «…едва только выйдешь на Невский проспект, как уже пахнет одним гуляньем. Хотя бы имел какое-нибудь нужное, необходимое дело (что-то не то. — М. Г.), но, взошедши на него, верно по… (точно не то. — М. Г.)…верно позабудешь о всяком деле, здесь единственное место…» (О! Точно! Спасибо, Николай Васильевич. Хоть и антисемит, а душа-человек. Точно — здесь единственное место!) Подземный переход! Единственное место… уф, жарко! — где всегда есть уборная! Жарко! Тепло! Ну, ничего — уже недолго. Тепло… Что же это я зимо-лета попугай: куртка, шарфик, банка, шаровары? То ли дело — налегке, на сквозняке, на асфальте, как этот, старик бухарец, прямо на пикейном одеяле и — НЭП! НЭП, да и только! торгует себе советским ширпотребом — нитки, булавки, ножницы, заколки, ну все, уже не далеко. Ма зе — «ширутим сгурим»! Ма кара, работай?[244]

С рехов Алленби[245] (со стороны Таханы Мерказит[246]) вразвалочку спустился в переход легко одетый марокканец[247], посмотрел на тепло одетого с банкой в руках, сонно на «Ширутим сгурим. Такала»[248], опять на «кулям аскеназим куку, бехайяй»[249], на проходящих солдаток с «узи»[250], притерся вплотную к надписи и начал дорасстегивать и без того довольно дорастегнутые шорты. Солдатки заговорщически подмигнули адону Михаэль Генделев и прыснули. Чего-чего, а этого русский поэт вынести не мог. Он развернулся и полетел, зависая, назад, мимо, к другому «нет выхода» и к «хорошо идут розовые славянки» (у, Николай Васильевич, у, каверзник, у, бандеровец, у!) — нет — еще раньше — назад — «Переход» — здесь!!

Здесь.

И написано «Sortie»[251], и идут не «розовые славянки», а напротив — бегут негры, хинди-руси, пхай, пхай! и куда бегут — понятно, по надобности, всем туда надо, куда и надпись, и стрелка…

— Давно ли, старичок? Ты чего, за пивом?

— Какое там, Алешенька!!! Гибну, сил нет, ги-ии-ибну!!! Где здесь писсуар, а, Хвост, а? Хвост?! Пипи, а?..