Великое ничтожество

Со всех концов родной страны

Советчики приглашены;

Они неделю заседали,

От споров пламенных устали,

Но не смогли найти ответа

И разрешить проблему эту:

Как всё же орден укрепить?

Никто не смел их торопить,

Все улицы устлали сеном,

Чтобы ослабить топот ног,

Чтоб шум их отвлекать не мог;

Шуметь считалось уж изменой,

И даже маленькие дети,

Которые на всей планете

Ужасно любят покричать,

Принуждены были молчать:

Они боялись ремешка

Или лишения горшка.

Сидели, думали, гадали

Почти что месяц мудрецы,

Но на вопрос ответ не дали

Ни простаки, ни гордецы.

Один естествоиспытатель

Измерил тело Циннобера,

А режиссёр – его приятель —

Велел послать за костюмером,

Который в театре с ним служил

И рядом по соседству жил.

Кеэс, тот самый костюмер

Сказал: «Вот можно, например,

Вопрос сей просто разрешить:

Хотя бы пуговки пришить

На орденскую ленту только».

И тут же в руки взял иголку,

И через несколько минут

Окончил свой привычный труд;

И орден больше не болтался,

Висел как надо; любовался

Своей наградой Циннобер —

Министр и славный кавалер

Ордена черепахи быстрой

И не хотел уж быть министром,

О большем Циннобер мечтал:

«Вот если б я вдруг князем стал!»

А костюмера наградили:

Иголку с нитками вручили,

Да рюмку кислого вина

Заставили испить до дна.

Частенько в жизни так бывает:

Награду важно принимает

Совсем не тот, кто заслужил,

А тот, кто подхалимом жил,

Был подлецом и негодяем,

Кто, эгоизмом лишь снедаем,

Был шаркуном дворцовых зал

И ловко задницу лизал.

Глава тринадцатая

Проспер Альпанус утром рано

Проснулся, быстро встал с дивана,

В рабочий кабинет вошёл,

Среди своих бумаг нашёл

Он гороскоп на Бальтазара:

Вся сила молодого жара

Любви была отражена

В том гороскопе и она

Лишь крепла, ширилась, росла

И с каждым днём сильней была.

Проспер Альпанус поскорее

Хотел поехать в Якобсхее,

Чтоб Бальтазара навестить

И обо всём оповестить,

Что предначертано судьбою.

Тут шум раздался. «Что такое?

Быть может, топот или стук», —

Проспер Альпанус растерялся

И только выяснить собрался

Его волнующий вопрос,

Как, словно эхо, разнеслось

По дому и по саду:

«Я вас увидеть рада!»

Проспер Альпанус размышлял:

«Я в гости никого не звал,

Ко мне никто не приглашён» —

«К вам канонисса Розеншён», —

Cлуга Просперу доложил

И крылья на спине сложил.

Проспер Альпанус принял гостью,

На столике слоновой кости

Стояли чашки и кофейник

(Проспер Альпанус был затейник,

Любил немного пошутить),

Он начал кофе в чашки лить,

Но сколько бы он ни старался,

Струёй хоть кофе изливался,

Труды ничем не увенчались

И чашки пусты оставались;

Тогда кофейник он поставил

И канониссе предоставил

Возможность кофе наливать

И чуточку поколдовать;

Она над чашками склонилась,

Но из кофейника не лилась,

Как прежде, жгучая струя.

«Вот ваша чашка, вот – моя», —

Она Альпанусу сказала

И чашку полную подала,

Но ненароком чуть плеснула

Себе на платье кофейка,

Мгновенье – и её рука

Пятно с подола отряхнула.

На столике лежала книга

В красивой кожаной обложке.

«Любовь, коварство и интрига» —

Названье пошлое немножко;

Поскольку сердцем канонисса

С рождения была актриса,

Хотелось пьесу ей прочесть:

«Позволите?» – «Сочту за честь!» —

Проспер Альпанус подал книгу

«Любовь, коварство и интрига»,

Но книга стала упираться

И не хотела раскрываться,

Но вот он сам её коснулся —

Вулкан как будто бы проснулся

И с шумом, словно птичек стая,

Страницы в доме залетали.

«Всё это, право, пустяки:

Устраиваем кунштюки.

Закончим фокусы на этом,

К серьёзным перейдём предметам» —

«Нет! К чёрту! Господи, прости!

Но я хотела бы уйти!» —

Раздался голос полный страсти.

«Вы оказались в моей власти:

Без разрешенья моего,

Клянусь, не выйдет ничего!»

Тут канонисса Розеншён

Ему ехидно улыбнулась:

«Так мне уход не разрешён?»

И бабочкою обернулась;

Прошёл какойто только миг

И жукрогач её настиг,

Она на кресло опустилась

И тут же в мышку превратилась,

Прошло мгновение и вот

За мышкой мчится рыжий кот,

Она в колибри обратилась,

В окно хотела улететь,

Но ничего не получилось:

Была там золотая сеть.

Она печальная стояла

Вся в белом посредине зала,

Блестели слёзы на глазах,

Алели розы в волосах,

А за спиной, как две вуали,

Стрекозьи крылья трепетали.

Альпанус в золотом хитоне17

И в бриллиантовой короне

С волшебной палочкой в руках

Сиял, как солнце в облаках.

Розабельверде захотела

Принять последний ближний бой,

Пошла в атаку очень смело,

Тряхнула буйной головой,

С причёски гребень отцепился

И об пол на куски разбился.

А был тот гребень не простой,

Он был волшебный, золотой.

Вскричала фея: «Горе мне!

Я, кажется, в кошмарном сне

И не могу никак проснуться,

В реальный мир родной вернуться!»

Через секунду у стола

Вся в чёрном женщина была,

Альпанус снова стал врачом,

Сидел как будто ни при чём,

Спокойно кофе в чашки лил,

Был обходителен и мил:

«Мне жаль, что гребень ваш волшебный

Разбился об пол на куски.

Я опечалился душевно

Изза постигшей вас тоски!» —

«Спасибо вам за соучастье!

Меня постигшее несчастье

Случилось по моей вине.

Не беспокойтесь обо мне!

Как так случилось, что мы с вами

Не повстречались до сих пор?

Не перекинулись словами?» —

В глазах стоял немой укор.

«Здесь нет какойто страшной тайны,

Ведь вы родились в Джиннистане,

Умом и красотой блистали

На протяжении многих лет,

Любовь народную снискали,