Великое посольство

— Изволь… — Кузьма помолчал, подумал, затем отчетливо, без запинки, произнес точно по наказу: — Как поехали мы из Москвы от великого государя-царя Федора Ивановича, самодержца всея Руси, и великий государь наш, его царское величество, на своих преславных и великих государствах российского царствования, дал бог, в добром здравии!..

Все ошеломленно молчали, даже сам Кузьма просветлел лицом, что сумел сказать в строгом, должном порядке эту длинную и внушительную фразу.

— Да-а… — только и сказал Ивашка, во все глаза глядя на Кузьму.

— Садись, Куземушка, будешь гостем, — все еще ведя игру, проговорил Никифор. — Потчевать тебя не стану, ешь-пей, сколько твоей душеньке угодно, да и милостью своей, шаховой, тебя не оставлю… — Затем, оборотясь к Вахрамееву, сокрушенно покачал головой: — Эх ты, княжий племяш…

— А я так скажу, — заметил Петр Марков, кречетник. — Не всякому боярину или дьяку такое под силу. Шуточное ли дело! И как это только сталось с тебя, Кузьма…

Дверь в палату неожиданно распахнулась, и посольские люди увидели пристава Шахназара. За ним на дворе виднелись с десяток богато одетых всадников, в красных шапках, с длинными саблями на боку. Переступив порог, Шахназар склонил голову и ударил себя рукой в грудь.

— Мелкум-бек! — возгласил он громко и торжественно и отступил от двери. — Шахов ближний человек, глаза и уши светоча вселенной!

Поп Никифор едва успел вскочить с полу, как в палату шагнул Мелкум-бек в сопровождении двух воинов-телохранителей.

Войдя, Мелкум-бек склонил по обычаю голову и приложил руку к груди. Посольские люди вежливо поклонились ему в ответ. Крупное, хитрое лицо Мелкум-бека выражало притворную скорбь, казалось, он принес посольским людям дурную весть и медлит поделиться ею.

Никифор мигнул чернецу Коде, тот птицей подлетел к важному гостю и подставил ему табурет. Мелкум-бек присел, воины стали по обе его стороны и застыли.

И тотчас же Кузьма, притянув к себе длинную, пудовую скамью от стола, также уселся и усадил стоявшего рядом кречетника Маркова. Ивашка не стал ждать и плюхнулся на скамью рядом с Кузьмой.

— А ты чего не садишься? — повернулся Кузьма к оробевшему вдруг попу.

— Могу и постоять…

— Садись! — резко сказал Кузьма. — Иль наказ позабыл?..

И тогда Никифор, робко глянув на стоявшего в рост Вахрамеева, присел на самый краешек скамьи.

Но Мелкум-бек словно не заметил этого.

— Кто из вас старший по званию? — спросил он чуть слышным голосом, глядя мимо всех на стоящего в рост Вахрамеева. — С кем я могу говорить от лица шах-Аббасова величества, солнца вселенной?

Шахназар перевел вопрос и сам, не дожидаясь ответа, указал рукой на Вахрамеева. Тот шагнул вперед, обошел скамью и стал перед Мелкум-беком.

— Дорогой друг мой, — начал Мелкум-бек. — Я явился к тебе по велению шахиншаха, светоча мира, чтобы выразить…

На этом Мелкуму пришлось прервать свою речь.

— Сядь, Вахрамей, — шепотом, но так, что слышали все в покое, сказал Кузьма. — Сядь, говорю, не срами посольской чести!

Вахрамеев, выкатив на Мелкум-бека глаза, не двигался с места.

— Чтобы выразить… — повторил Мелкум-бек.

И тут Кузьма, не вставая, ухватил Вахрамеева за пояс, притянул к себе и силком усадил на скамью.

— Знай сиди, не то худо будет…

Мелкум-бек по-прежнему делал вид, что ничего не видит и не слышит. Но лицо Шахназара, обычно кроткое, вдруг исказилось злобой. Он подбежал своими маленькими шажками к Кузьме и крикнул:

— Как посмел ты, дерзкий мужик, прервать слово Мелкум-бека! Его шахово величество прикажет тебя за это жестокой казнью казнить!

— Не встревай, пристав, — спокойно сказал Кузьма и отвел от себя Шахназара рукой. — Это тебя не касается. Передай Мелкум-беку: нет среди нас старшего. Нам всем четверым завещал подьячий просить у шаха отпуск в Москву. А подьячему — так и скажи Мелкуму — завещал посольство Дьяк, а дьяку — князь-боярин, а князю-боярину — государь-царь. Понятно?

— А я тебе говорю…

— Молчи, пристав, — сказал грозно Кузьма. — Передай Мелкуму, что велено.

Шахназар отошел к Мелкум-беку и, почтительно склонясь, зашептал ему на ухо. Ни одна черточка не дрогнула на лице Мелкум-бека.

— Друзья мои, — заговорил он снова. — Я должен причинить боль вашему сердцу: его величества шахиншаха, солнца вселенной, нет сейчас в Казвине. Когда дошла в Казвин страшная весть о смерти великих послов, сильно горевал о том шахиншах и говорил ближним людям своим: «Знать, много я согрешил перед аллахом, что не велел мне аллах видеть великих послов брата моего и о братнем здоровье от них узнать. Никогда еще, говорил шахиншах, не было у меня такой скорби, да верно и впредь не будет. Радовался я в ожидании великих послов брата моего, но аллах превратил мою радость в безысходное горе». От той великой скорби отправился шах с войском в поход против своего недруга, царя курдистанского. А мне, холопу своему, приказал беречь вас пуще глаз моих. Вы не печальтесь, что шаха здесь нет. Окажет бог милость, и шах Аббас вернется с победой и вас, посольских людей, пожалует и всякую нужду вашу исполнит…