Великое посольство

Сказав все это одним духом и дав Шахназару время перетолмачить свою речь, Мелкум-бек поднялся с места. Тотчас же встал со скамьи и Кузьма, а следом за ним и поп, и остальные посольские люди.

— А приставом у вас шах приказал быть Алихану, — добавил Мелкум-бек уже обычным голосом. — За всякими нуждами вам следует ныне обращаться к нему…

Шахназар выбежал из покоя и тотчас же вернулся, ведя за собой рослого, дородного персиянина с ястребиным носом и быстрыми, косыми глазами.

Войдя, Алихан низко склонился и с силой ударил себя в грудь, как бы предавая себя на милость посольских людей.

— Послушай, Мелкум-бек, — сказал Кузьма, видя, что Мелкум-бек готов покинуть палату. — Мы не послы и посольского дела править не можем. Пошли к шаху гонца и передай, что мы просим отпустить нас в Москву. Так повелел нам перед кончиной своей великий посол.

— О том шаху известно, — коротко ответил Мелкум и вышел из палаты. За ним — телохранители, Шахназар и Алихан.

28

На утро следующего дня поп Никифор, прочитав вслух еще раз весь наказ, принялся писать статейный список, прерванный смертью подьячего Ондрея Дубровского. Составляли список все вместе, грамотей поп водил пером по бумаге. Время от времени, отложив перо, он читал написанное вслух, для проверки.

— «…И того же дня пришли в Дилеман-город, верст с семьдесят, а всё на гору ехали, — читал поп ровным, бесстрастным голосом. — А до Дилемана едучи, схоронили девять человек: Емелю-плотника, да Лексея-кречетника, да боярского сына Микешу, да Тимоху-стрельца…»

— Эх, Тимоха дружок! — горько вздохнул Ивашка Хромов. — Наш, одоевский…

— «…собольщика Еремина Федора, городовых дворян Алябьева да Коротеева, да Илью… Илью-отрока…»

Тут голос Никифора дрогнул, он низко склонил над столом свою большую, лохматую голову. Все с полминуты молчали, потом Кузьма сказал:

— Еще Василий Ус, стрелец, помер…

— Верно, Василий Ус, стрелец, — отойдя сердцем, подтвердил Никифор. — Да еще Григорий, боярский сын… Так? — Он обвел людей вопрошающим взглядом.

— Верно! Правильно! Давай далее!

— «…И в Дилемане-городе стояли четыре дня. А в Дилемане умерли семь человек: подьячий Ондрей Дубровский, да Ивашка Конь, да трое челядинцев, да двое стрельцов, Петруха и Никанор Кривой… В Дилемане-городе и схоронили их».

— Схоронили-то потом, — прервал Петр Марков, кречетник, любивший во всем порядок. — А ранее того подьячий призвал к себе…

— Погоди, не толкай в плечо!.. «А отходя с сего света, — продолжал Никифор, — подьячий Ондрей Дубровский в Дилемане-городе призвал толмача Степана Свиридова, также больного, Кузьму Изотова — стрелецкого десятника, Петра Маркова — кречетника, черного попишку Никифора и дворянина Вахрамеева Григория…»

— Это чего ж ты напоследок меня написал, поп, а Куземку-стрельца первым? — вскочил с лавки Вахрамеев. — Виданное ли дело? Я же дворянин, князю-боярину родич, главный среди вас человек!

— По породе честь, Вахрамей, да и бесчестье по породе, — спокойно отрезал поп. — Как скажете, братие?

— Верно! Правильно, поп!

Никифор отложил столбец и взялся за следующий:

— «…и отдал черному попу Никифору государевы к шаху грамоты и наказ и сказывал: говорю вам по слову великого посла, дьяка Семена Емельянова…»

В покой вошел чернец Кодя и сказал, что явился на двор некий человек и спрашивает московских послов.

— Кто такой? — спросил Кузьма. — Какой из себя?

— По важной, говорит, надобности. А какой из себя, не скажу…

Кузьма встал, одернул на себе кафтан:

— Придержи его малость, а потом пусти в палату.

По примеру Кузьмы и остальные стали приводить себя в должный вид: поп расчесал деревянным гребнем всклоченные волосы, Вахрамеев стянул на толстом животе пояс и огладил бороду, Ивашка откинул упавшие на лоб кудри, а кречетник, и без того бывший в должном порядке, напустил на себя больше важности.

Вскоре в палату вошел полный, невысокого роста человек с холеным, белым лицом. За ним шел худой, как жердь, с темным, словно обугленным, лицом персиянин в старом, латаном халате.

Переступив порог, человек скинул с головы большую шляпу с пером и низко поклонился, отведя назад правую ногу; при этом он широко улыбнулся и произнес что-то на непонятном языке.

— Голландский купец ван Динтер приветствует московских послов, — глухим, загробным голосом перевел худой персиянин.

— За привет благодарствуем, — ответил Кузьма.

— О-о! — восторженно воскликнул иноземец, словно Кузьма осыпал его золотом, и вслед за тем сказал еще что-то на своем языке.

— Господин ван Динтер, в свою очередь, благодарствует, — перетолмачил переводчик. — Он хотел бы знать, с самим ли московским послом имеет честь и счастье говорить?

— Послы царские умерли в дороге от огненной немочи, — ответил Кузьма.

— О-о! — Лицо иноземца мгновенно померкло и скривилось в горестной гримасе. — Какое горе! Какое ужасное горе! — Иноземец помолчал немного. — Простите, как позволите именовать вас?

— Изотов Кузьма.

— Я не ошибусь, — переводил персиянин, — если скажу, что господин Изотов Кузьма после смерти послов является их законным преемником?

— Пусть скажет, что ему надобно.