Великолепные руины

Как всегда, у всех на устах? В этой фразе не было ничего чрезмерно критического и тем более осуждающего. Но я пришла в ужас. Я и понятия не имела, что Альфонс Бандерснитч находился в «Клифф-Хаусе» одновременно с нами. Для чего он там был? И конечно же… Разве его словечки «подозрительно веселые» и «очень тепленькая компания» не означали «пьяные», разве нет?

Мое расположение к репортеру охладилось. Что было совсем не удивительно, коль скоро он обратил свое остроумие на меня. Хорошо хоть этот Бандерснитч не упомянул Стивена Олрикса, чего так сильно опасалась Голди. Но что было делать с тем, что он написал о нас? Голди наверняка знала…

В конце холла приоткрылась дверь. Вскинув глаза, я увидела тетю Флоренс.

– Мэй, – прошептала она мое имя и резко оглянулась, словно чего-то боялась. А потом украдкой махнула мне рукой: – Иди сюда. Поторопись. У нас так мало времени.

Я заколебалась, помня, что обещала и дяде, и кузине не общаться с тетей без их одобрения. Но разве представлялось возможным отклонить столь прямое приглашение? Да и вид у тети был обезумевший, а рядом больше никого не было.

Тетя снова позвала меня жестом. И я последовала за ней в ее спальню. Она нырнула в темноту за дверь и, едва я проскользнула внутрь, плотно закрыла ее.

Окна и в этот раз были глухо зашторены. Пламя очень маленькой лампы отчаянно пыталось пробиться сквозь покрытое сажей стекло, выглядевшее так, словно никто не обращал на него внимания целый год. И снова у меня возникло ощущение удушающей замкнутости, изоляции и отчуждения от мира.

– За тобой следом шли? – спросила тетя, нащупывая набалдашник дверной ручки.

– Кто?

– Кто-нибудь. Тебя подслушивали?

Я нахмурилась.

– Нет. Нет, мы совершено одни.

Тетя открыла дверь, выглянула в коридор и снова затворила ее:

– Они не должны услышать, ты понимаешь? Они не должны прознать.

– О чем прознать? Что услышать? Как вы себя чувствуете, тетя Флоренс? Вам нездоровится? Может, я смогу вам чем-нибудь помочь?

– Ты не знаешь, что они сделают. – Тетя стремительно отошла от двери. – Я обещала Шарлотте, – сверкнули ее глаза.

– Моей матушке? – уцепилась я за единственные слова, которые поняла.

Тетя остановилась, повернулась ко мне и нахмурилась:

– Шарлотте.

– Да, Шарлотта – моя мама, – с облегчением молвила я.

Тетя засеменила к ближайшему креслу, и я поспешила помочь ей присесть.

– Шарлотта умерла, – пробормотала она.

– Да. – Возразить мне было нечего.

– Она попросила меня. – Тетя уставилась, как загипнотизированная, на тени от лампы, пляшущие на стене. – Она попросила меня позаботиться о ее ребенке.

Тетя моргнула, потерявшись в прошлом. Я была тем ребенком, только теперь же взрослая.

– Это было давно, тетя Флоренс. Матушка прислала вам другое письмо. Всего несколько месяцев назад. Вы помните? Это письмо… оно у вас здесь?

– Письмо… – пробормотала тетя. – Я ответила «Нет».

– Оно у вас? – повторила я свой вопрос. А потом подошла к ее бюро и осмотрела его крышку. Письма там не было, только вышитые салфеточки, пузырьки с лекарствами да шпильки для волос.

– Письмо здесь? – повернулась я к тете. Она ничего не ответила. И я расценила ее молчание как разрешение. Я была в отчаянии, буквально жаждала узнать хоть что-нибудь и… выдвинула первый ящик. Не успела я в него заглянуть, как тетя Флоренс закричала:

– Я сказала «Нет»! Я обещала и сделала. Я сказала «Нет!»

В смущении и страхе я бросилась к тете, дотронулась до ее руки, желая ее успокоить и пытаясь понять.

Но, похоже, мое прикосновение лишь усугубило ее страдание. Она привстала с кресла, стиснув мои руки тонкими, как когти, пальцами.

– Ты не понимаешь! Она мне доверяла! – Ногти тети впились в мои руки; она была сильнее, чем казалась с виду. – Тебе не следовало сюда приезжать. Я хочу, чтобы ты уехала домой. Уезжай домой!

Тетя бросила эти слова мне прямо в лицо. Ее глаза потемнели от гнева, отчаяния и ужаса. Мне показалось, что она могла поглотить меня одной силой желания, и она намеревалась это сделать. Не в силах обуздать нараставшую панику, я попятилась.

– Пожалуйста, тетя Флоренс! Пожалуйста!

Слишком громко… Я услышала свой собственный страх и отчаяние.

Дверь распахнулась. Шин подлетела к тете, обхватила ее за плечи, стараясь успокоить. А я почувствовала стыд, но вместе с ним и облегчение.

– Сейчас, сейчас, миссис Салливан. Я принесла вам лекарство. Вот так, сюда, – приговаривала Шин.

Тетя Флоренс позволила китаянке довести себя до кресла, опустилась в него и зарыдала.

– Сейчас, сейчас. – Шин достала из кармана настойку. А затем ее взгляд скользнул по все еще открытому ящику бюро. И по тому, как китаянка на меня посмотрела, я осознала: она поняла, что я сделала.

От ставшего обжигающим стыда я чуть не сгорела. И он же выгнал меня из тетиной комнаты. Я никогда не слышала такого разрывающего сердце плача! И не знала, что делать, как все исправить и как объяснить свое поведение дяде или кузине, когда Шин расскажет им, как я расстроила тетю, роясь в ее личных вещах. Словно в ответ на мои мысли на лестнице возникла Голди.

«Она же уезжала!» – вспомнила я.