Вена (репортажи 1919-1920 гг.)

Ее полной противоположностью была кондуктор-«барышня». Как правило, блондинка, хотя это вовсе не входило в должностные требования, однако, видимо, соответствовало тайным требованиям каких-то иных, совсем уж высших, божественных инстанций. Так что даже если она вдруг оказывалась брюнеткой, некий белокурый флер, пусть только намеком, все равно ощущался во всем ее облике. Одним словом, блондинка, и точка. Ее берет больше смахивал на кокетливое кепи, задорно заломанное куда-то вбок и на затылок, ибо из-под него, конечно же, выглядывали настырные локоны, которым так не терпелось взглянуть на ваш билетик. И, разумеется, никакого, тем более чернильного, карандаша за ухом. Кондукторская сумка как бы между делом болталась на левом бедре, всем своим подчеркнуто побочным видом как бы давая понять: «Я тут ни в чем и никому не помеха!» Какой-нибудь цветочек, белый, розовый или голубой, торчал из розетки берета, приветливо покачиваясь и поощрительно кивая головкой: «Всегда пожалуйста!» Кружевной воротничок, голубой или белый, категорически отрицал малейший намек на служебный характер взаимоотношений с пассажирами. На билет ваш она успевала глянуть как бы мимоходом и свысока, словно говоря: «Ах, ерунда какая!» Щипцы компостера барышня подносила к билету шаловливо, словно собираясь ласково потрепать вас по мочке уха. Сигнал ее кондукторского рожка никогда не звучал с пронзительной служебной настоятельностью. Нет, в нем была вежливая, нетребовательная, почти нежная просьба. Можно сказать, почти зов. Этакий белокурый голубоглазый призыв. А ее чарующее «Проходите вперед!» меньше всего напоминало приказ – нет, это было ласковое приглашение. Она ловко протискивала свою ладную, грациозную фигурку сквозь плотные ряды пассажиров, а если случалось при этом наступить кому-то на ногу, она ничего не говорила, только вскидывала глаза. О, этот взгляд, одаривавший вас неизбывным блаженством! Да, ради этого взгляда она намеренно пренебрегала пресловутыми «приличиями», из чего иные сварливые ревнители морали делали вывод, что вести себя поприличнее ей не помешало бы. Иногда она деланно и невпопад смеялась, а когда ей за это пеняли, вдруг начинала плакать. Рядом с ней даже сам господин контролер как-то стушевывался и казался слабаком. Когда ей выпадало вести трамвай с синим полумесяцем[28], а я оказывался в числе ее пассажиров, мне хотелось только одного – чтобы маршрут не заканчивался никогда, увозя нас в бескрайнюю темноту вселенской ночи. Я доезжал до самого трамвайного депо, а уж оттуда шел пешком.

Иной раз, бывало, и не один.

Обувка у барышни-кондукторши была совсем не такая, как у ее более пожилых коллег. Те носили башмаки на застежках, а то и вовсе штиблеты с резиновыми вставками, на низком широком полустоптанном каблуке. Мыски от непрестанного хождения по трамваю слегка загибались вверх. «Барышня», напротив, щеголяла в полусапожках на высоком каблуке и с черным бантиком на пряжке. Тут эстетика была важнее гигиены. В одном из отделений своей кондукторской сумки, там, куда положено складывать бумажки по десять крон, барышня хранила карманное зеркальце и маленький гребешок. А из правого кармана жакета с любопытством выглядывал кончик пакетика с леденцами.

Нет, барышня-кондуктор была кем угодно, но только не служебным персоналом. Скорее уж – особенно для иных пылких натур – помехой в транспортном передвижении. Ее чарующая женственность неотразимо и благотворно действовала на пассажиров холерического темперамента. Под ее взглядом остановки вагона переставали казаться томительной затяжкой, и даже когда тебе самому надо было выходить, ты при всей своей обязательности и пунктуальности вдруг пренебрегал неотложными делами и ехал дальше. А когда запрыгивал в отъезжающий вагон уже на ходу, чарующая женственность трамвайной барышни помогала тебе взлететь к высотам блаженства с какой-то особой легкостью. Потому что она, трамвайная барышня, была единственным милым порождением военных времен. Она примирила меня даже с женской эмансипацией. Ибо всем своим обликом опровергала тезис о равноправии полов с такой убедительностью, на какую способна только женщина. Добавлю от себя: хорошенькая женщина.

Первого ноября я тщетно буду искать ее глазами. И все мои трамвайные поездки станут всего лишь скучными повседневными транспортными надобностями. Лишенными былого флера загадки и приключения, праздника и тайны. А коли так, я категорически требую: с первого ноября движение трамваев в городе вообще прекратить.

19.10.1919

Шёрбрунн

Летняя императорская резиденция открыта для посещений

Комендант дворца, заместитель церемониймейстера и лакей в старо-австрийской форменной фуражке и с таким же, то бишь чешским, акцентом – вот кто сейчас пребывает в летней императорской резиденции. Остатки былой шёнбруннской сказки.

Голые деревья зябко дрогнут под холодным осенним дождем. Совсем, как люди, которых заставляют ждать под дождем у ворот дворца – и они покорно стоят, покуда не промокнут насквозь.