Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

И пришел на одно место, и остался там ночевать, потому что зашло солнце. И взял один из камней того места, и положил себе изголовьем, и лег на том месте.

И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божии восходят и нисходят по ней…

И встал Иаков рано утром…

И положил Иаков обет, сказав: если Бог будет со мной и сохранит меня в пути сем, в который иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться,

И я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом.

Быт. 28: 11–17

И Веничка Ерофеев возвратится на «одно место», где он ночевал на камне, «потому что зашло солнце». «Господь»-алкоголь приведет его сюда, и камни лестницы случайного приюта станут молчаливыми свидетелями богооставленности и смерти. «Все будет правильно, – говорит булгаковский Сатана, – на этом построен мир»[43].

Единственным спутником героя в подъезде оказался чемоданчик с купленными накануне подарками. Момента возникновения и реализации этого импульса любви и заботы зафиксировать не удалось. Расширение мелкого личного факта до проблем мироздания: «Боже милостивый, сколько в мире тайн! Непроницаемая завеса тайн! До кориандровой или между пивом и альб-де-дессертом?» (126), – напоминает гротескную контрастность гоголевского стиля: «Господи, Боже мой! Николай Чудотворец, угодник Божий! Отчего у меня нет такой бекеши!»[44] Логика такого сопоставления представляется понятной для В. Е., так как чемоданчик с подарками, замещая присутствие любимых, оказался единственным спасением от вселенского ночного одиночества. Намек на это содержат слова: «Да я и в ресторане, если хотите, прижимал его к сердцу, а водки там еще не было. И в подъезде, если помните, тоже прижимал, а водкой там еще и не пахло!..» (130–131).

Выйдя на улицу, неопохмелившийся герой пребывает в состоянии чистого «созерцания»: «Вон – аптека, видишь? А вон – этот пидор в коричневой куртке скребет тротуар. Это ты тоже видишь. Ну вот и успокойся» (124). Успокаивает, очевидно, каждодневная повторяемость этой картины – векового спутника человеческого существования. Аптека – место, где ждут больных, чтобы позаботиться о них и облегчить страдания. «Я болен душой», – признается В. Е., и, очевидно, вид аптеки вносит налет успокоения в его сердце. Дворник в городе, как петух в деревне, – знак окончания ночи и приближения нового дня. Выбор жаргонного слова «пидор» (педераст) свидетельствует, вероятно, об отношении В. Е. к социальному существованию дворника. Во всяком случае, схожая терминология употребляется в «поэме», только когда речь идет о «работающем» контролере Семеныче (187–188). Ни об одном из собутыльников, ни – боже сохрани! – когда речь идет о возлюбленной (сплошное многоточие) герой не выражается сходным образом. Перенесение сексуальной терминологии на общественные и политические стороны жизни – явление, широко распространившееся в русской литературе и фольклоре[45]. В тексте «Москвы – Петушков» такие примеры многократны:

Нинка из 13‐й комнаты даян эбан? (138)

Я остаюсь внизу, и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку лестницы – по плевку. Чтобы по ней подыматься, … надо быть пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я – не такой (141).

У публики ведь сейчас что на уме? Один только гомосексуализм (187).

Примеры легко умножить. Дворники обычно используются как осведомители и обязуются наблюдать за жильцами. В качестве понятых они часто присутствуют при обысках или арестах: «…днем числились служащими домоуправления: слесарями, дворниками, водопроводчиками – не потому ли у нас всегда текут краны? – а по ночам, в случае надобности, торчали до утра в чужих квартирах»[46]. А потом утром за плату, едва обеспечивающую прожиточный минимум, дворники исполняли свои нелегкие физические обязанности. Таким образом, власть использовала их по своему усмотрению и для своих целей. Приведем параллельный пример употребления слова «пидор»: