Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

_______

У меня все полосами, все в жизни как-то полосами: то не пью неделю подряд, то пью потом сорок дней, потом опять четыре дня не пью… (141)

Четыре дня – время, проведенное в смерти Лазарем (мотив, который еще всплывет в нашем исследовании). Алкоголь – источник циклических «смертей» и «воскресений» Венички Ерофеева. Пробуждение на сороковой ступеньке содержит возможный намек на расщепление личности, души и тела героя. Подтверждение – описание утреннего состояния, когда, опохмелившись «кориандровой», В. Е. сообщает: «…душа в высшей степени окрепла, а члены ослабели…» (123), – перифраза слов Иисуса в Гефсиманскую ночь: «…дух бодр, плоть же немощна» (Матф. 26: 41)[35]. Утреннее состояние В. Е. выдает предчувствие конца: «горе», «холод», «непоправимость», «истощение нервов», «столбняк», «лихорадка», «смертная тоска» (124–130). В Евангелии рассказано о ночи перед Распятием:

И взяв с Собою Петра и обоих сыновей Заведеевых, начал скорбеть и тосковать.

Тогда Иисус говорит им: душа Моя скорбит смертельно.

(Матф. 26: 37–38)

Веничка Ерофеев встречает свой «гефсиманский» рассвет на чужой лестнице, в подъезде: проходное место, порог чужого жилья, метафора бездомности и сиротства. Оно подтверждается многократным признанием героя: «…я – сирота» (128). В этом пункте ситуация прямо противоположна евангельской, потому что в Иисусе до последней минуты жило сознание и милости, и участия Отца: «Или ты думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он пришлет мне более, нежели двенадцать легионов ангелов» (Матф. 26: 54). В предсмертную ночь, молясь о спасении, Иисус дважды обращался к Отцу:

И отошед немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты.

______

Еще отошед в другой раз молился, говоря: Отче Мой! если может чаша сия миновать Меня, чтобы не пить Мне ее, да будет воля Твоя.

(Матф. 26: 39, 42)

Веничка жаждет «чаши», и вполне реальной – с «красненьким» и «холодненьким»: своей волей он выбирает страшную судьбу. В ресторане, куда герой является с пустой надеждой, образ «чаши» обыгран оперными ариями[36]. Первая – вагнеровский «Лоэнгрин» (сюжет, к которому мы еще будем возвращаться): «О-о-о, чаша моих прэ-э-эдков… О, дай мне наглядеться на тебя при свете зве-о-о-озд ночных…» (127).

В краю святом, в далеком горном царстве,
Замок стоит – твердыня Монсалват…
Там храм сияет в украшеньях чудных,
Что ярче звезд, как солнце дня горят.
А в храме том сосуд есть силы дивной,
Как высший неба дар он там храним, –
Его туда для душ блаженных, чистых
Давно принес крылатый серафим.
Из года в год слетает с неба голубь,
Чтоб новой силой чашу наделить:
Святой Грааль – источник чистой веры,
И в чаше искупленье он несет[37]

.

Грааль, о котором поет «лебединый рыцарь», – сакраментальная чаша, принадлежавшая, согласно средневековым преданиям и эпосу, религиозному ордену тамплиеров. По легенде, на ее хрустальном дне хранился крест с неусыхающей каплей крови Христа. Средневековый эпос, использованный Вагнером, связан с евангельской символикой образа «чаши».