Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Пропахший водкой и потом Селифан, жуликоватый шельма Чичиков, «колесо», негодное доехать до Казани. Но вся эта посредственность и обыденность вдруг возносится с невероятной силой в какое-то метафизическое пространство, где царствует дух, где все парит над землей и народ, праздно торчащий у кабака, наделен чудной силой. Волей авторского восторга и вдохновения срывается с земли простоватая бричка, и перед ней расстилается чудесная и бесконечная дорога.

По ней и отправляется в Петушки Веничка Ерофеев, и она разверзается перед ним гибельной и роковой бездной.

Птица вещая – троечка,
Тряска вечная, чертова!
Как же стала ты, троечка,
Чрезвычайкой в Лефортово?
Ах Россия, Рассея…[244]

Условность и парадоксальность путешествия героя из Москвы к вожделенным Петушкам проявляются в сходстве его пути с духовными странствиями[245]. Как истинный паломник, он рассматривает свою дорогу под проекцией Священного Писания. Петушки – святое место (locum sanctum), существуют на двух уровнях, реальном (как реален, например, Иерусалим) и сакральном, определенном религиозным и духовным сознанием героя. Центр святого города – святая реликвия, обожествляемый предмет, творящий легендарные чудеса. В «поэме» – грешная «царица», возлюбленная, оживляющая и воскрешающая героя, возведена на пьедестал святости. К ней устремлен герой, ожидающий чуда в Петушках. Ряд отдельных черт: риторические обращения к читателю, милостыня нищим во время пути (ср. в «поэме»: щедрое угощение водкой попутчиков), нечестивость и грешность поведения в дороге – приметы, связывающие книгу со старинной традицией. В реальности, однако, содержание петушинской поездки глубоко и принципиально отличается от стремлений его духовных предшественников. Паломничеством странствующий искупал грехи; Веничкина установка ближе «листочку» Розанова: «Через грех я познавал все в мире, и через грех (раскаяние) относился ко всему в мире»[246]. В контексте эсхатологического мироощущения Средневековья пилигрим надеялся паломничеством достигнуть спасения души в вечности. Полный предчувствия гибели герой «Москвы – Петушков» совершает путь к своему «апокалипсису», одиночному эсхатологическому крушению. Заслугой паломника, придававшей особую ценность его книге, являлось живое свидетельство. Она могла служить «путеводителем» для последующих странников (ср. рецепты героя читателям, путь к духовному и мистическому существованию). Те, кому не была доступна долгая и опасная дорога, могли мысленно следовать пути и приобщаться к святыням духовным чтением. Приведем рассказ современника, иллюстрирующий сходную функцию «поэмы» в советском бытии:

Приехав в колхоз в сентябре, несколько приятелей занимали каждый раз одну и ту же комнату. Днем, пока крестьяне обрабатывали свои крохотные участки, делая запасы на зиму, студенты спасали колхозный урожай, а вечерами пили, как и полагается советским интеллектуалам, насильственно приобщенным к земле. И каждый год повторялся одинаковый ритуал: из города привозился единственный самиздатский текст, «поэма» Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», и ежевечерне зачитывалось вслух чуть более главы, с расчетом успеть за месяц. Под декламацию лилось пиво, вино и водка, что удавалось добыть в сельмаге. По истечении срока самиздатские странички прятались на год, до следующей поездки, когда алкогольный путеводитель вновь извлекался из небытия.

(Рассказано мне участником

)

Итак, умиление духовным подвигом сменилось блужданием по алкогольному лабиринту.

Интересный пример путешествия, связанного с мотивами железной дороги и алкоголя, мы встречаем в рассказе В. Бергенгрюна: