Венец

Парнишка постепенно окосевал, утрачивал контроль над мимикой, и я видел, как к выражению упрямства на его лице добавилось удивление. И — страх.

— Слуга твой, которого ты рыжего зарезать послал, ныне у меня. Здесь (я постучал пяткой по полу) — пытошные подземелья хороши. А палачи у меня… не хуже Манохи. Кое в чём, пожалуй, и по-искуснее.

— Он ничего не скажет!

Ну вот. А то: я — не я и серёжка — не моя.

Кстати, правда: не его.

— Да? Как интересно. А откуда я знаю, что он сельджук? Из дома Данишмедидов, раб, крещён, холост.

Бедняга задёргался глазами. Оглянулся на дверь.

— Сбежать собрался? Брось, там слуга мой. «Живой мертвец». Может, слышал? У человека душу вынули. Волхвы богомерзкие. Пришлось новую выращивать. А прежняя — здесь.

Я приподнял висевший на груди костяной человеческий палец.

— Вот думаю — в кого бы её вложить. Тебе как, душу поменять не надобно?

Стандарт. Увод темы в сторону. В сторону непонятного, страшного. Чертовщины, сумасшествия.

Информатика и эмоциональность в хомнутых сапиенсом смешаны. Стукнешь по одной — польётся из другой.

— Он врёт! Я его не посылал! Он сам! К твоему торку в услужение…

Да, эту тему мы с Охримом обсуждали. «Легенда», с которой сельджук появился на моём дворе заставляет предполагать «плотный присмотр» моего хозяйства. Может, изнутри, может, снаружи.

Сельджук появился часа через два после ухода обоза с Чарджи во главе. Кто-то озаботился доносом. Похоже, что сельджук знал: Чарджи не вернётся до утра. «Течёт» изнутри?

Ещё: мои противники «видят» уже не только меня, но и других людей в отряде. Будут «подходы». Попытки вербовки или ликвидации. Охрим должен провести инструктаж личного состава. Парни будут фыркать:

— Да кому мы нужны!

Или наоборот:

— Пусть только попробуют!

Дети. А против профи — и вовсе младенцы. Только гугугать и пузыри пускать. Придётся самому «мозги промывать». И, конечно, Гапу с усадьбы не выпускать. Да и на усадьбе…

* * *

Когда-то я рассуждал о том, что попаданец — «глаз урагана», «средоточие катастроф». Всё, что оказывается рядом, подвергается попыткам разрушения. Не по злобе, а от несовместимости, чужести. Чем человек ближе ко мне, чем больше в нём от меня, тем сильнее он не вписывается в мир, тем сильнее мир стремится «обломать ему краюшки» и «оборвать крылышки».

Сейчас ситуация более конкретная, похожая на обычное состояние окружения здешнего лидера какой-нибудь группы. Только похожая: нет существенных элементов. Например, наследственности слуг. У меня-то все безродные.

С одной стороны, нет многолетней, много-поколенной привязанности к сюзерену, ко мне. С другой — нет родни, которой можно было бы шантажировать или использовать для оказания давление.

Гапа и Чарджи — самые близкие мне из присутствующих. Вот по ним мир и бьёт. Чарджи чудом жив остался. Хоть Агафью-то надо поберечь.

* * *

— Конечно. Сам. И сразу кинулся рыжего убивать. Служку нынешнего наречённого митрополита Кирилла.

Новый титул Туровского епископа ему известен, но воспринимается не сразу. Хорошо видно замедление мышления. Пока он соображает, продолжу:

— Я с тобой спорить не буду. Возьму вас троих: тебя, сельджука и рыжего и отвезу к Государю. А дальше пусть он разбирается. Маноха, знаешь ли, большой мастер по выяснению подробностей.

Что его слуга мёртв — он не знает. А я не говорю ни что тот мёртв, ни что жив. Не вру: как он понял — его забота.

Молчит, сопит. Боится, но упирается. Детализируем.

— Что ты похитил частицу святых мощей Великомученицы — Боголюбский поверит сразу. И прикажет тебя выслать. Из Руси Святой. Мда… По «Уставу об основании Всеволжска» вся земля вне граней русских — моя. Он и вышлет тебя ко мне. А у меня… Ты, поди, слыхал, как Федя Бешеный, епископ Ростовский, путь свой жизненный кончил? У меня на Стрелке особой машиной была ему голова отрублена. После смерти глазами хлопала, говорит пыталась. Лежит ныне у меня в подземелье. В стеклянном сосуде закрыта, особой тканью завёрнута, в крепком сундуке заперта. И твоя может рядом оказаться.

— Ты… ты не посмеешь!

Где-то я недавно это слышал. От Агнешки?

Приятные акробатические воспоминания заставили дружески улыбнуться.

— Я? Зверь Лютый? Не посмею?… Забавно. Но ты прав. Сунуть твою голову в стеклянный чан сразу — было бы не умно. Поэтому… Тебя водили в Нумеро?

— Н-нет.

— Но ты знаешь что это такое?

Молчит. Знает. Но не хочет со мной соглашаться ни в чём.

— Это тюрьма. Где славные герои из Варяжской гвардии, известные своей храбростью и неподкупностью, уже пару столетий расправляются с врагами императора. Очередного. Иногда они, по воле благословенного и порфироносного, просто выжигают оппонентам величайшего глаза. Калёным железом. А иногда закапывают беднягам в глаза кислоту. По чуть-чуть. Роговица мутнеет, образуется бельмо. И вскоре очередной бедолага отправляется в ссылку. Без явных следов казни. Просто болезнь. Руки, знаешь ли, в тюрьме мыть нечем. А кто трёт глаза грязными руками… Тут уж вины благороднейшего нет.