Венец

Парень послушно стоял на четвереньках, пока я, задрав его длинные чёрные кудри на затылке, покрутил ошейник. Не дёргался, когда я заставил его откинуть голову в бок, ощупывая его шею. Никакого сопротивления, полная покорность. Так молодой волчок подставляет горло старому матёрому вожаку стаи.

Я бы поверил. Если бы не знал его жизненный путь в РИ. Как он будет дурить и бить разных «матёрых вожаков» стаи здешних рюриковичей.

* * *

Как-то, ещё в начале его княжения, он побил коалицию своих противников и поймал рязанского князя Глеба (Калауза). Вся возня шла в рамках Залесья. Но Всеволод становился здесь единственным правителем, это тревожило соседей. Собиралась серьёзная коалиция уже внешних, не местных князей. Зять Калауза, повзрослевший за годы, прошедшие с нынешнего взятия Киева, Мстислав Храбрый чисто по родственному — молодая жена, всего год замужем, все уши прожужжала, высказал Гнезду укоризну:

— Тесть мой у тебя в темнице сидит. Нехорошо это, не по-семейному.

В тему, кроме смоленских, вписался и черниговский Гамзила.

Спаситель и благодетель Гнезда: после захвата Попрыгунчиком в Киеве, Гамзила задержал приехавшего к нему прятаться племянника Боголюбского, сына галицкого Остомысла Владимира. Гамзила провёл обмен пленниками. Почему-то. По доброте души? Всеволод с Безоким получили свободу, жили в Чернигове, пока смерть Боголюбского не открыла им путь в Залесье.

Долг чести, отблагодарить хлебосольного гостеприимного Черниговца…

Всеволод, весь из себя миролюб и добронрав, давний приятель Храброго по «Вышгородской шестёрке», немедленно согласился:

— Твой тесть? Конечно-конечно. Отпускаю. С условием. Чтобы уехал на Юг. Вышгород там, Путивль… Хоть куда.

Калауз ответил:

— Луче еде умру, не иду. (Мне лучше умереть, чем от Рязани отказаться).

И через несколько дней сделал «как лучше» — помер. Чисто случайно, просто совпало. Родственнички вдруг обнаружили, что идти воевать против Всеволода — достойного повода нет. А просто пограбить да разорвать княжество… некошерно. Жадностью отдаёт.

Ещё. Из будущего в РИ.

Гамзила годами поддерживал Гнездо. Спасал, помогал. Дружили они. А потом будто с цепи сорвался: не смотря на всю свою жадность, экономность отправился в самый длинный в «Святой Руси» (2000 км.), и, вероятно, весьма недешёвый, поход. На Всеволода. И был им бит.

Попрыгунчик десятилетиями смотрел на Гнездо дружелюбно и сверху вниз. Был уверен, что это он, старший и умный, манипулирует этим подростком (как его помнил). И только к концу жизни осознал, что это Гнездо им играет.

Ситуация у нас нетипичная для попандопул.

Традиционный попаданец воздействуют на информационную сферу выбранного им для опыления туземного лидера. Например, учит т. Сталина делать самолёты. Или на чисто физическую: грохнем Хлодвига из гранатомёта. Бывают единичные воздействия в эмоциональной среде: насмерть перепугать Николашку грядущим большевизмом, чтобы тот «слил» сербов.

Единичные кратковременные воздействия на устойчивую, уже сформировавшуюся, взрослую психику.

Здесь я вижу юношу с набором его полудетских психологических свойств. Я, примерно, по хроникам, представляю эволюции этой личности. Нужно найти единичное воздействие, которое изменит изменения этой личности.

Часть свойств изменить нельзя: он как был экстравертом, так и останется. Часть — нужно форсировать. Уровень тревожности у него взрослого достаточен. Сейчас — ещё нет. Положение на шкале либерализм-консерватизм — сдвинуть: сотрудничество со мной потребует принятия потока «новизней».

Нужно «с одного пинка» не разрушить, не изменить личность, а изменить траекторию её развития. Так, чтобы в ней усилились одни свойства, и ослабли, были подавлены другие. «Вторая производная»: не изменить объект, а спровоцировать последовательность его собственных изменений.

Сходно с Ростиславой Андреевной. Но там и объект был другой, и времени у меня куда больше, и инструменты разнообразнее. А здесь…

* * *

Умный. Адаптивный. Изворотливый. Жестокий. Способный к неочевидным решениям. Упорный в достижении поставленной цели.

Это прекрасно. Если он на моей стороне, в моей упряжке.

Как? Как «запрячь» его? Так, чтобы он «тащил», а не «грыз постромки».

Ошейник — символ. Но годы, проведённые в Византии, наверняка научили его относится к символам без пиетета, не вкладывая в них так уж много сакральности. Потому что он видел их великое множество. Разных. Древнегреческих, древнеримских, ранее-христианских, средне-христианских, мусульманских, языческих… Все они были когда-то кому-то «истиной в последней инстанции». Были. И перестали.

Чтобы довести его до метанойи, до перемены ума нужны более сильные средства. Тот же ошейник, но с радиоуправляемым зарядом… вкатить дозу смертельного яда и чтобы противоядие только у меня…

— Я буду звать тебя Севушкой. Не возражаешь?

— Э-э-э… Как будет угодно господину.

— Господину угодно, чтобы раб Севушка помыл ноги своему хозяину. Пойдём-ка в мыльню. Но-но, вставать на ноги я не разрешал.