Венец

Аристократов учат жёстко. При любых собственных чувствах и ощущениях они должны говорить уместные для конкретной ситуации слова, определяемые этикетом, с надлежащим выражением лица и интонацией.

Недостаточно быть умным, образованным, знатным, чтобы занять достойное место в обществе. Необходимо быть благовоспитанным. Наиболее сильно «благовоспитанность» вбивается именно в таких, в младших.

Первейшие могут себе позволить некоторые вольности, слуги могут быть выгнаны или сами уйти. Но аристократик не может выскочить из ярма семьи, рода, налагаемого на него при рождении. Всякая вольность воспринимается высочайшими как амбиции, претензии на более высокое, на их место. Что — чревато… В Византии — Нумеро.

* * *

Я то толкал его, то пощипывал и похлопывал по висевшим на боках складках жира, щёлкал по колышущимся ягодицам. Не прерывая потока разнообразных движений, почти улёгся ему на спину, и к потоку физических воздействий добавил словесные.

«Добрым словом и револьвером можно добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом».

Дополню Аль Капоне: и большего, чем одним «револьвером».

Так что я заворковал. Прямо ему в ухо.

— Ты такой хорошенький, такой гладенький, шкурка нежная, мягенькая. Ты мне так нравишься. Я возьму тебя с собой. Хочешь ко мне? Поедем во Всеволжск. У меня там неплохой гарем. Но ты будешь любимой женой. Я буду тебя… вот так… не ойкай… и вот так… не ахай. Тебе же нравится? Ты же счастлив? Во-от. Я буду осчастливливать тебя каждый день. Утром и вечером. И в обед. Я ведь много могу. Раз. Ты представь: сколько тебе счастья будет. Каждый день. Изо дня в день. Через пару месяцев ты вообще ни о чём другом даже думать… Будешь просто сидеть и ждать. Когда господин придёт и тебя… осчастливит. А я тебе подарки подарю. Серёжки золотые. Хочешь серёжки? А какие? С рубинами или с изумрудами? Платье шелковое дам. Хочешь рубаху шелковую? С вышивкой? А какого цвета? Штаны не надобны. У меня в гареме тепло — зачем тебе штаны? Только время терять. Как увидел господина, так сразу рубаху на голову и в позицию. И я тебя опа-опа… не пищи. От всех — почёт, уважение и всякое возможное услужение. Господское влагалище… в смысле: куда господин влагает… оно завсегда в общем преклонении. Я, к примеру, послов каких принимаю, и тут ты, возле ног моих сидишь. В ошейничке золочённом. Я тебя по щёчке поглаживаю, улыбками нежными переглядываемся. А люди говорят: Севушка у самого «Зверя Лютого» в большом фаворе, в любви, значит. Надо Севушке посильнее поклониться, глядь — Воевода дело к нашему удовольствию решит. Я тебя разным штукам научу. Ты про «суздальский поцелуй» слышал? Во-от. У тебя хорошо получится. Губки пухленькие, язычок… покажи язычок… вполне. А потом я из тебя трансгендера сделаю. В смысле: натуральную бабу. Чтобы дырок больше. Чтобы многими разными способами мог хозяину удовольствие доставить. Ты же хочешь? Многими разными? Ух ты какой хорошенький, со всем согласненький. А потом, бог даст, я тебя обрюхачу. Ты же хочешь от меня понести? А родить? Да ты не стесняйся. Ведь хочешь? Походишь такой пузатенький. Тебе в тягости быть — очень миленько получится. Вот грудью выкармливать… Я такого колдовства пока не знаю. Но для тебя, мил дружочек Севушка, влагалище моё жаркое, поместилище желанное, обязательно придумаю.

Тут я кончил. И этот сексуально-бредовый монолог тоже.

Напомню: идея перемены пола в фольке отсутствует напрочь. Человек может превращаться в рыбу, птицу, зверя. В муху, в змею. В камень, в дерево. Не в женщину. Такое — за гранью народной фантазии.

«Этого не может быть, потому что не может быть никогда!».

Но мой логический переход от распространённой содомии, к предлагаемому, как реальность, смене пола, к обсуждению будущей беременности, разрушает категоричность этого «не может быть». А слава «Полуночного колдуна», только что подтверждённая странной смертью Бастия, заставляет допустить возможность такого события.

* * *

Те трансгендеры, которых я знал в 21 веке до и после их превращения, не производили впечатления счастливых людей. Но рассказывать об этом Гнезду я не буду. Понятно, что провести подобную операцию я не смогу по уровню медицины. Но знание реализуемости есть. И нынче оно звучит уверенностью, реальностью в моих словах. Это — «правда».

* * *

Пьяненький, запаренный, задёрганный и защипанный со всех сторон, Гнездо пребывал в полной растерянности. Тогда я сменил ухо, ставшее красным от моих непристойностей, и приступил к заливке с другой стороны чуть другого текста: «заклятия Пригоды»: