Венец

Около полуночи, когда мы городили очередную баррикаду по периметру, со стороны града Владимирова понёсся благовест. В Десятинной наяривают. Праздничный перезвон по поводу обретения Русью Государя. Благую весть подхватили и другие колокольни. Не все. Очень не все. Что-то не восторгается народишко местный великой Всея Руси радости.

Зря. Кто не понял — расскажем, кто ошибся — поправим. А остальных… Им, болезным, у меня в хозяйстве место найдётся. Арыки копать. От Стрелки до Таймыра. Есть у меня на сей счёт пара задумок.

По периметру «моей» территории («моей» — это я так решил. В разумных, конечно, пределах) завалили брёвнами все въезды. Кроме двух точек: на улице от Лядских до Софийских. Там рогатки поставили. Типа, как волк территорию метит. Только я ещё и посты туда выдвинул.

Сразу скажу: 4 из 5. 80 % проблем с порядком и безопасностью снимались внешним охранением. Но оставшиеся 20 %… пришлось давить внутренними постами и другими мероприятиями.

Потом с коронации пришли мои. Радостные, возбуждённые. Принялись рассказывать.

— А Мачечич-то… Вышел и стоит. Глаз от шапки оторвать не может. А Антоний его перекрестил да, незаметно так, но я-то видал! за руку ущипнул. А тот молчит, а епископ давай ему слова подсказывать. А тот повторяет, а у самого руки трясутся, к этим, к клейнодам, ну, тянутся. А Антоний его за рукав — и развернул.

— Точно. Ещё и в спину толкнул! Вот те хрест!

— А Кирилл-то! Ну точно «златоуст»! Как заговорил — все замолкли! Как свечки горят слыхать. А он так это… с подъелдыкиванием. Но по-доброму и с надеждой…

Народ принял, закусил, чем бог послал и, молодёжь же, перешёл к песням и пляскам. Во дворах занятых нами усадеб разожгли костры, пошло веселье.

Не только у нас. По всему городу победители праздновали победу. И её яркое, очевидное выражение — установление на «Святой Руси» новой власти. «Нового господина». Как и мечталось Кириллу Туровскому.

Посидел, послушал да и ушёл. К Гапе под бочок.

Секс? — Какой секс, какие игрища?! Обнял её, она мне в подмышку уткнулась. Вот так часа три-четыре… Ещё до света за ней прибежали: служба-то не прекращается. Более всего трудодней у повара. А уж хозяйке такого хозяйства, как ныне, и вовсе вздохнуть некогда.

Она уж обрядилась, как вдруг повернулась ко мне и поклонилась большим поясным поклоном.

— Гапушка, ты чего?

— Спаси тебя боже, господине мой.

— Да за что же благодаришь?

— За то, что в ночь тёмную, в минуту горькую, в горе неизбывном — рядом был. Что голова моя печальная не одна-одиношенька по постели валялася — на плече твоём лежала. Что сердце моё, на части рвущееся, с твоим рядом билось, твоего сердца стук слушало. Спаси тя бог. Что не бросил. В тоске.

Странно она судит. Как же я могу её одну бросить? А уж тем более в этом месте, в этих стенах, где я сам такого одиночества, такого… для всех ненужности, себя — непригодности, от мира вообще — отсечённости, хватанул?

Мда… Кому — роба, кому — баба, кому… — человек.

Забавный это процесс — очеловечивание человека.

«Когда я
итожу
то, что прожил,
и роюсь в днях -
ярчайший где,
я вспоминаю
одно и то же -
третье марта,
первый день».

— Ты чё?! Ты чего не одет, не собран?!

— Что-то горит?

— Ой жежь ты боже жь мой! Ты нас всех погубить, уморить хочешь?! Солнце встало, а он в затрапезном! Своей головы не жаль — хоть об наших озаботься!

— Так, Николай, кончай гнать пургу, подымать волну и развешивать лапшу. Говори внятно: что я не так сделал. И почему.

Местная поварня. Девять лет назад мне понравился запах, который отсюда шёл. А вот внутрь попасть — только нынче сподобился. За столом — верхушка отряда. Почему на поварне, а не в тереме в трапезной? — Привычка. Моя. Менять не хочу.

* * *

Да, Джордж Вашингтон считал «кушать» интимным занятием. Но когда ему вздумалось куда-то избираться в свеже-сделанных Штатах, то собрал он всех своих выборщиков за яблочным пирогом. И произвёл групповое вкушение. Или правильнее — вкушание? Короче, предвыборную компанию: скормил электорату свою кандидатуру с плодово-выгодным привкусом.

Коллективное пожиралово для хомнутых сапиенсом — исконно-посконо. Даже — саванно-африканно. Типа: мы с тобой не только одной крови, но и одной падали: предки наши были всеядными падальщиками.

* * *

Кстати о поварне. Среди поварёшек, которые под надзором моих кухарей кухарничают, есть несколько… на которых приятно смотреть. Смотрю. Ежели, к примеру вон ту левую помыть, приодеть… в смысле раздеть… и закрыть ей рот… ротик…

Мда… Женщина-психолог отличается о просто женщины тем, что знает, что слово «невротик» иногда пишется без пробела. А кухарюшка, поди, и вообще писать не умеет. Хотя это дело поправимое. В части пробела.

Николай открывал и закрывал рот, пытаясь, уж в который раз, найти слова, чтобы объяснить невыразимую меру моей глупости в рамках святорусских обычаев и представлений текущего момента. Даже ему, моему давнему сподвижнику, на мои странности и выверты вдоволь наглядевшемуся, это было не просто.