Венец безбрачия белого кролика

— Он просто робот, — быстро сказал Боря, — не стоит переживать. Скоро аккумулятор зарядится, пакостник начнет хамить.

Демьянка шумно вздохнула и устроилась около подарка Олега. Голову собака положила на край подушки, тело уместила на свисающей части пледа.

— Даже псинка его жалеет, — не выдержал я.

Борис схватил меня за руку.

— Демьянка просто любит устроиться помягче и потеплее. Ничего более. От того, что мы стоим над Иннокентием, процесс зарядки не ускорится. Когда он у нас только появился, то торчал в розетке более двенадцати часов. А я, кажется, нашел близкую подругу Софьи.

— Да? — обрадовался я. — Кто она?

— Елена Филиппова.

— Как вам удалось ее найти? — спросил я. — Обычно вам соцсети помогают. Но Задирайкиной в Интернете нет.

Борис пошел по коридору, объясняя на ходу:

— Просто я подумал: если кто-то, мне дорогой, не явится вовремя домой или не позвонит мне, я начну волноваться. А женщины тревожнее мужчин, как они поступят, если о ком-то беспокоятся?

— Примутся обзванивать морги, — воскликнул я, — больницы…

— Начинают почти всегда с морга, — заметил Боря, — есть у меня один приятель, патологоанатом с большим стажем. Вот я его и попросил разузнать: не искала ли какая-то дама Софью Задирайкину…

— И он выяснил, что звонила Елена Филиппова, — перебил его я.

Боря сел к столу и открыл ноутбук.

— Нет. Никто Задирайкиной не интересовался.

— Как же вы узнали про Филиппову? — удивился я.

— Илья начал по своим каналам узнавать и услышал про тело самоубийцы. На шее обнаружили цепочку с медальоном, размером с пол-ладони. Он открывался. Внутри была записка: «Я — Софья Задирайкина. О моей смерти прошу сообщить Елене Георгиевне Филипповой». И указаны два номера. Один — мобильный, а вот второй… Когда Илья мне его продиктовал, я сразу подумал: где-то уже видел этот набор цифр. И тут же сообразил: это домашний номер Софьи.

Я сделал сам собой напросившийся вывод:

— Они жили вместе.

— Вероятно, — кивнул Боря, — но не точно. Я с женщиной не беседовал.

— «Лена, прости», — вспомнил я фразу из предсмертной записки Задирайкиной.

— Можно подумать, что эти слова адресованы Филипповой, — подчеркнул Боря, — но «Лена» — весьма распространенное имя.

— Завтра необходимо поговорить и с ней, и с Майоровым… — начал я.

И тут раздался звонок в дверь. Борис направился в прихожую, оттуда спустя пару мгновений раздался голос Ирэн, матери Олега.

— Что это у вас на полу валяется?

— Не обращайте внимания, — сказал Боря, — просто механизм заряжается.

— Мужчины не умеют поддерживать порядок, — запричитала Ирэн. — А где Ванечка?

— Здесь! — крикнул я.

Соседка вошла в комнату.

— Как дела?

— Спасибо, хорошо, а у вас? — машинально ответил я.

— Нашли Марго?

— В процессе, — сказал я, — есть некоторый успех, но докладывать пока рано. Ваша невестка упоминала когда-нибудь Софью Задирайкину?

— Не припомню, — ответила Ирэн.

— Может, говорила о Максиме с той же фамилией? — продолжил я.

Лицо соседки сморщилось так, словно она хлебнула лимонного сока.

— Со мной нахалка не беседовала. Только не вздумайте спрашивать Олега. Он не должен знать, что я, желая ему помочь, ищу подлую тварь.

— Не беспокойтесь. Я всегда блюду интересы клиента, — твердо пообещал я.

— Работайте побыстрее, — распорядилась клиентка, — но я, Ванечка, пришла по другому вопросу. Николетта Адилье пригласила меня на карнавал.

Я постарался изобразить радость.

— Отлично. Надеюсь, вам там понравится.

— Я тоже устраиваю сейшены, — кокетливо прочирикала Ирэн.

Я, навесив на лицо самую любезную мину, кивнул. Сейшены! А у Николетты — суаре. Госпожа Адилье пошла по французскому пути, а матушка Олега — по английскому.

— У меня обычно на концерт, — вещала далее Ирэн, — собираются ценители настоящей музыки, не дынц-брынц-тынц. Сначала мы наслаждаемся игрой пианиста, скрипача, виолончелиста, слушаем орган.

Я вздрогнул. Орган? Неужели Котин установил его в своих апартаментах? Хотя, как говорит Таисия, верная домработница маменьки: «У денег ума нет».

— Далее лекция, — частила Ирэн, — по искусству, литературе, истории. Потом чай, обсуждение того умного и прекрасного, что мы узнали. Простонародные забавы вроде костюмированного бала я никогда не устраивала. Мой отец, академик, отличался консервативными взглядами, говорил: «Ленин считал, что искусство принадлежит народу. Отлично. Не могу спорить с Владимиром Ильичем. Пусть искусство принадлежит пролетариату и крестьянству, но я не принадлежу к сим сословиям. Мне их искусства не надо». Поэтому мы никогда не смотрели советское кино, не ходили в театр, если там давали пьесу под названием «Коммунизм шагает по планете», не слушали песни вроде «Комсомол — моя судьба». Чайковский, Моцарт, Бах, Чехов, Бунин, Куприн — вот интересы моих родителей. У нас не отмечали Новый год. Только Рождество. И Первое мая батенька и матушка игнорировали, они любили Пасху. А седьмого ноября мы все одевались в черное. Поэтому я сейчас в растерянности. Карнавал? Для меня это новый опыт, не хочется попасть впросак. Мамочка моя говорила: