Венеция. История от основания города до падения республики

С этого момента и далее во всех своих действиях Совет десяти, по-видимому, руководствовался одним-единственным соображением: Карманьола не должен сбежать – ни в Милан, ни куда бы то ни было еще. Поэтому нельзя допустить, чтобы он что-то заподозрил, пока не доберется до Венеции. Предлогом для вызова в столицу стала необходимость разработать общую стратегию предстоящей кампании, а секретарю поручили усыпить бдительность кондотьера, сообщив ему различные детали предстоящей встречи – например, добавить, что маркиза Мантуанского тоже пригласили в Венецию для участия в обсуждении. Тем временем всем венецианским правителям и чиновникам в городах и селениях между Венецией и Брешией разослали инструкции, предписывая предоставлять Карманьоле вооруженный эскорт на каждом этапе пути и оказывать все возможные любезности, приличествующие его чину и званию; но если возникнет подозрение, что кондотьер не желает продолжать путь, его следовало немедленно арестовать и содержать под стражей вплоть до дальнейших распоряжений.

На деле все эти предосторожности оказались излишними. Карманьола сразу согласился прибыть в Венецию и на протяжении всего пути не выказал ни малейших опасений. 7 апреля его радушно встретили во Дворце дожей и учтиво попросили подождать, пока дож Фоскари освободится и сможет принять его. Через некоторое время один из «мудрецов», Леонардо Мочениго, вышел к нему с извинениями: дож очень занят, так что аудиенцию придется перенести на следующее утро. Карманьола поднялся и направился к выходу, но, когда он спустился по лестнице и уже собирался выйти на Риву, один из придворных заступил ему дорогу и указал на открытую дверь, ведшую налево, в темницы.

– Мне не сюда, – возразил Карманьола.

– Прошу прощения, господин, но вам именно сюда, – услышал он в ответ.

Только теперь кондотьер наконец понял, в какую ловушку его заманили. Говорят, когда за ним затворяли дверь, он пробормотал: «Son perduto»[214].

Через два дня начался судебный процесс. Карманьолу, согласно записи в государственных архивах, допрашивал «мастер заплечных дел из Падуи»; разумеется, кондотьер тотчас признался во всем. Его жену, секретаря и слуг (а также таинственную даму по имени Белла, которую нередко видели в его доме) тоже подвергли допросу, хотя и гораздо более гуманному. Все его письма и бумаги доставили из Брешии и изучили самым пристальным образом. К сожалению, большая часть официальных протоколов, включая и само признание, не сохранились до наших дней; но, очевидно, свидетельств оказалось вполне достаточно, чтобы трибунал поддержал обвинение. 5 мая, после десятидневного перерыва, который пришлось объявить из-за наступления Страстной недели и последующего праздника Пасхи, двадцатью шестью голосами против одного Карманьола был признан виновным в государственной измене. По поводу приговора мнения разделились: за пожизненное заключение, которое предложили дож и трое его советников, было подано восемь голосов, но девятнадцать судей проголосовали за смертную казнь. Тем же вечером кондотьера, облаченного в багряный бархат, с кляпом во рту и связанными со спиной руками привели на традиционное лобное место – к эшафоту, установленному между двумя колоннами на Пьяццетте. После третьего удара топора голова осужденного скатилась с плеч. В сопровождении двадцати четырех факельщиков его тело доставили в церковь Сан-Франческо делла Винья для погребения, но не успели приступить к похоронам, как объявился духовник Карманьолы и сообщил, что последним желанием казненного было упокоиться в Санта-Мария-Глориоза деи Фрари. Тело немедленно перенесли туда[215]. Имущество Карманьолы конфисковали, оставив лишь 10 тысяч дукатов его вдове и по 5 тысяч дукатов – каждому из двух его сыновей (поставив им определенные условия, касавшиеся места проживания). Учитывая все обстоятельства и происхождение большей части его состояния, с родными Карманьолы обошлись весьма великодушно: пожалуй, ни в одном другом из городов Италии на подобное нельзя было и надеяться.