Венеция. История от основания города до падения республики

Письмо было доставлено рождественским утром, и, следовательно, прочли его не сразу. Оно все еще лежало непрочитанным, когда вечером того же дня умер дож[322], так что оставалось ждать избрания его преемника. Этим преемником стал сам Леонардо Дона. Спешно отозванный из поездки, он наконец разломил печать на ультимативном письме папы. Это зловещее послание находилось в Венеции уже большую часть месяца, и поведение папского нунция в этот период не оставляло сомнений в общем тоне его содержимого; так что дож вряд ли очень удивился, прочтя письмо. Правда, обнаружилось, что беспечный секретарь папской курии забыл отправить второе бреве, случайно вложив вместо него копию первого. Наступил неизбежный кризис. Поскольку о капитуляции не могло быть и речи, республика должна приготовиться к сопротивлению. Но каким оружием? Время дипломатии прошло, и теперь битву следовало перенести в лагерь врага. Было хорошо известно, что Павел V воображал себя правоведом; для того чтобы представить миру свое дело, обосновать свою позицию по нему и защищаться, Венеции требовался эксперт по каноническому праву, который был бы при этом богословом, диалектиком и политическим философом; нужен был человек, обладающий глубокими познаниями в церковной истории, и полемист, который будет доказывать правоту Венеции с ясной и безжалостной логикой, обратив все аргументы папы против него самого.

Сенат недолго думая послал за Паоло Сарпи.

Беда историка, рассказывающего о Венеции, и беда его читателей в том, что в его рассказе недостает великих людей. Если не считать дожей (да и те, если рассматривать их в целом, представляют собой ничем не примечательную массу – хотя бы потому, что у них было мало возможностей для самовыражения после получения верховной власти), в истории Венеции мало фигур, которые выделяются среди прочих как создания из плоти и крови, заслуживающие нашего почтения, ненависти или даже презрения, и которым позволялось влиять на ход событий. Таким человеком был Паоло Сарпи; однако, какую бы благодарность мы ни испытывали к нему за то, что он согрел человеческим теплом эти страницы, наш долг не идет ни в какое сравнение с долгом Венеции, которую он провел через последний и самый серьезный религиозный кризис в ее истории.

Когда сенат призвал Сарпи, ему было пятьдесят три года. Монах ордена сервитов с четырнадцати лет, в молодости Сарпи какое-то время был придворным богословом герцога Мантуи, после чего вернулся в Венецию в 1575 г., а четыре года спустя был назначен настоятелем монастыря. К тому времени он уже прославился ученостью, которая простиралась и за пределы духовной сферы; похоже, весь склад его ума был скорее научным, нежели философским. Как анатому ему ставят в заслугу открытие кровообращения за четверть века до Гарвея; по крайней мере, он точно обнаружил венозные клапаны. Как оптик он заслужил благодарность самого Галилея, преподававшего в Падуе с 1592 по 1610 г., – тот признал помощь «моего отца и учителя» (mio padre e maestro Sarpi) в конструировании телескопа[323]. Сарпи ужасно страдал от холода – возможно, по причине суровых ограничений в питании; хорошо знавший его сэр Генри Уоттон оставил нам незабываемое описание Сарпи, который сидел в своей келье, «выстроив бумажный замок вокруг своего стула и у себя над головой, если он читал или писал в одиночестве, так как он придерживался мнения господина нашего Сент-Олбанса, который считал, что любой воздух опасен и что он особенно вреден, когда ум сильнее всего занят». Несмотря на то что Сарпи был «одним из самых скромных созданий, каких только можно было найти среди людей», сэр Генри испытывал к нему безграничное восхищение:

Великолепен в положительном, великолепен в схоластическом и полемическом богословии; редкостный математик даже в самых трудных для понимания областях этой науки, но при этом такой знаток истории растений, словно никогда не читал иных книг, кроме книги Природы. И наконец, прекрасный знаток канонического права – именно в этом качестве он оказывал услуги государству, и конечно же, во времена папского интердикта именно он был главным источником просвещенности.