Венеция. История от основания города до падения республики

Случилось так, что Венеция вышла из Войны за испанское наследство на удивление без потерь. Серия понесенных французами поражений, а также смещение эпицентра войны к северу, где герцог Мальборо быстро создавал собственную легендарную историю, привели к тому, что через четыре-пять лет после начала войны в регионе Венето воцарился относительный мир. В марте 1709 г. Венеция смогла устроить характерный для нее роскошный прием (о котором ни одно европейское государство в такое время не могло даже помыслить) датскому королю Фредерику IV, несмотря на самую суровую зиму в истории, когда вся лагуна замерзла и люди ходили в Местре и Фузину пешком.

Волнение (а возможно, зима) оказалось слишком большим испытанием для дожа Альвизе II Мочениго, и через два месяца он умер[360]. Одним из его последних действий на посту было уведомление французского посла о том, что республика с радостью примет приглашение короля Людовика XIV о посредничестве между Францией и ее врагами; одним из первых решений, принятых сменившим его Джованни Корнаро II, была отправка проницательного и опытного дипломата Себастьяно Фоскарини в Гаагу, где тот сделал все возможное, чтобы договориться о мире. Однако коалиция, за плечами у которой была череда великолепных побед, выдвинула настолько унизительные условия, что Людовик XIV наотрез отказался их принимать и решил продолжать борьбу; и лишь три года спустя (когда произошли самые ожесточенные сражения и самая кровавая битва при Мальплаке) измотанные стороны конфликта при участии Венеции и Савойи наконец собрались в Утрехте, где заново перекроили карту Европы. Территория Венеции как нейтрального государства осталась нетронутой – ни потерь, ни приобретений; однако посол Венеции Карло Руццини был весьма впечатлен оказанными ему почестями, особенно со стороны прочих итальянских правительств. Они хоть и не сидели за столом переговоров, однако все отправили туда своих представителей, и, как гордо сообщал Руццини, единодушно признали Венецию «главной силой и защитницей Италии» (la principale potenza e protettrice d’Italia).

Когда в первые четыре месяца 1713 г. была подписана вся серия международных соглашений, известная под общим названием Утрехтский мир, Венеция владела Мореей чуть больше четверти века. Ее новый имперский эксперимент оказался неудачным. Годы турецкой оккупации, предшествовавшие возвращению Мореи, превратили некогда процветающую землю в бедную и разоренную, и венецианцы очень быстро поняли, что управление ею окажется не только дорогостоящей, но и неблагодарной работой. Угнетенное местное население, чей патриотизм, как всегда, взращивали и благословляли православные священники, мечтало о собственной государственности и не видело особых преимуществ в замене правителей-иноверцев на христианских схизматиков[361], которые проявят ничуть не больше сочувствия к их чаяниям. Учреждение латинских епархий вызвало еще большее возмущение. Наконец, существовала еще проблема обороны. В прежние дни, когда присутствие Венеции ограничивалось несколькими важными торговыми колониями и гарнизонными городками, этот вопрос не был столь острым; но как обезопасить от захватчиков почти тысячу миль изрезанной береговой линии? Даже те немногие оборонительные сооружения, которые венецианцы сочли необходимыми (такие, как мрачная крепость в Акрокоринфе, которая и сегодня представляет собой один из самых впечатляющих образцов венецианской военной архитектуры), лишь еще больше настроили против них местных жителей, поскольку именно их призывали на строительные работы, а оплачивалось строительство собранными с них же налогами. Нет ничего удивительного в том, что, когда турецкие войска вновь объявились на Пелопоннесе, их приветствовали как освободителей.

Но факт остается фактом: для любого венецианца Морея была памятником последней грандиозной вспышки военной славы республики, и в Риальто были крайне обеспокоены, когда в декабре 1714 г. османский великий визирь призвал венецианского байло в Константинополе Андреа Меммо и сообщил ему, что вследствие определенных недавних происшествий в Черногории и перехвата турецкого корабля в Адриатике его повелитель решил объявить войну. Явно надуманный предлог лишь подтвердил подозрения в том, что истинная цель султана (вернее, великого визиря, чей воинственный настрой разительно контрастировал с позицией миролюбивого Ахмеда III) – отвоевать Морею. Венеция вновь обратилась с призывом о помощи к государствам Европы и вновь получила обычный неопределенный ответ, если не считать пары галер, предложенных папой и мальтийскими рыцарями.