Венеция. Карантинные хроники

Она не рисовала до этого, она танцевала. И хотя злая болезнь не спрашивает и не оставляет выбора, она решила победить. И стала рисовать. Мы познакомились через стекло бокса, и выставку мы готовили через стекло. В шапочках, стерильном халате, бахилах, резиновых перчатках. Кажется, Люся долго даже не знала, как я выгляжу, – из-за этого космонавтского обмундирования она видела только мои глаза. А я ее целиком – маленькую, худую, в стеклянном аквариуме бокса. Мы дезинфицировали карандаши и прожаривали бумагу, прежде чем передать туда, за стекло. Люся нарисовала девочку внутри капли. Это была она. Иммунитета не было. Донорский костный мозг еще не прижился и не заработал. Но Люся твердо сказала, что к открытию выставки она выйдет из бокса. Медики сомневались. Люся нет.

И она вышла. Вышла победительницей. И звездой вернисажа.

Слово «исцеление» имеет глубочайшую внутреннюю форму. Собирание целого из осколков, исход из разбитости. Сотворение мира после катастрофы. Теперь это предстоит всем нам.

«Мне охота твАрить», – писала мне Люся смешные эсэмэски с маминого телефона. И я неслась в больницу.

Мы ставили кукольные спектакли и делали героев из шприцов и бинтов. Мы засиживались до ночи на кухоньке отделения пересадки костного мозга, где впервые узнавали свою страну: от Кавказа до Мурманска, от Байкала до Астрахани тянулись нити этой страшной войны – дети против рака. Наши собственные дети росли вместе с теми, кому выпало быть пациентами Российской детской клинической больницы. Мы помним всех поименно: и тех, кто вернулся с этой войны, и тех, кого она не пощадила.

По площади Сан-Марко сновали ряженые. Люся уже растворилась в толпе: они торопились на поезд. А я крутила ручку шарманки и плакала. И резная колоннада Дворца дожей отзывалась, плыла и подрагивала, словно отражение.

Нет, ни Беллини, ни Джотто, ни Пьеро, ни Фра Анжелико, ни Рембрандт, ни Тёрнер, ни Моранди – никто из великих маэстро прошлого, присутствующих так или иначе в моей жизни ежедневно, не сумел так явственно ответить на вопрос о счастье: о смысле и преображающей силе искусства”.

Нынче ветрено и волны с перехлестом. Ветер гонит пену дней. Карнавал давно позади. И я верю в исцеляющую силу красоты и искусства ничуть не меньше. Но вернуться бы теперь туда. Остановить бы эту шарманочью круговерть раньше. Все вирусологи, включая моего папу, хором твердили, что эпидемия неизбежна и заразятся и переболеют почти все. И потому я считала: да чего там беречься, лучше переболеть – я не боялась. Я честно предупредила своих парижских друзей и встречалась только с теми, кто тоже не боялся. Как не боятся и сейчас почти все мои московские и питерские друзья. Но мы все ошибались. И я готова еще раз это признать.

А не понимали мы того, что надо было объяснять ежедневно. Не про кривые и экспоненту, хотя математику я люблю, а про людей. Которых (особенно некоторых) я люблю куда больше. Единственный способ: говорить простым языком, почему неопасный вирус так опасен. Почему нельзя допустить, чтоб все болели ОДНОВРЕМЕННО.

Я слышу ворчание моих московских друзей: о чем сыр-бор? Человечество наконец осознало свою смертность? Это что, единственная болезнь на свете? Нет, в том-то и дело. Но именно другим людям с другими болезнями невозможно будет оказать помощь. Инфаркт, рак, инсульт, да и аппендицит никуда не денутся, но больницы не рассчитаны на военные цифры. Осложнения от вируса – мельчайший процент, но именно из-за необычайной заразности, а не необычайной опасности вируса заболевших оказывается гигантское число. И самый небольшой процент огромного числа превращается в тысячи и тысячи пациентов и сотни ежедневных смертей. И это далеко не только старики, которых надо особо беречь, нет, умирают молодые, не имевшие никаких болезней, спортсмены, журналисты, философы. В Италии наконец начато массовое тестирование медиков. Процент их смертности оказался не связан с заражением от пациентов – похоже, все было ровно наоборот.

По Сети гуляет очень точный и безжалостный текст. Описанное в нем происходит в Ломбардии, а теперь и в Нью-Йорке. Именно это проводилось знаменитым хирургом Пироговым в Севастополе во время Крымской войны. Нового с тех пор не придумано.

“Карантинные мероприятия служат для того, чтобы избежать взрывного роста заболевших, при котором количество людей, одновременно нуждающихся в медицинской помощи, превышает возможности системы здравоохранения оказать им всем помощь.

Когда такое происходит, в действие вводятся давным-давно определенные протоколы реагирования на такую ситуацию. Эти протоколы прекрасно знают эпидемиологи, врачи, изучавшие медицину катастроф, а также все студенты медицинских вузов, посещавшие занятия на кафедрах военной медицины.

Самые опытные врачи освобождаются от всех своих обязанностей и становятся на сортировку поступающих больных. Их задача теперь отсортировать пациентов по степени тяжести – на тяжелых, средней тяжести и легких.

Все остальные врачи занимаются лечением ТОЛЬКО больных средней тяжести.