Венеция. Карантинные хроники

«Легким» даются инструкции по поводу того, как они могут помочь друг другу, чем они и занимаются под надзором санитарки или наименее опытной медсестры.

Тяжелобольные отправляются в палаты умирать. На них не будут тратить вообще никаких ресурсов. Если кто-то из них доживет до того момента, пока окажут помощь всем больным средней тяжести, то тогда врачи и займутся ими. Это выглядит жестоко, но только так можно вылечить максимально возможное количество людей. Иначе, пока врачи будут возиться с одним «тяжелым», умрет несколько больных средней тяжести, а еще с десяток «средних» перейдет в разряд «тяжелых».

Первоначальная сортировка – самая сложная и ответственная работа, и именно поэтому на нее выделяют самых опытных врачей. Врачи с недостаточным опытом могут не справиться с психологическим давлением и занять драгоценные ресурсы, например, безнадежным ребенком или безнадежной беременной женщиной. Или же они могут потратить драгоценные ресурсы на «легких», у которых больше всего сил и которые из-за этого гораздо громче и активнее требуют оказания помощи именно им.

В случае с коронавирусом в разряд «тяжелых» будут определены люди пожилого возраста, а также больные достаточно серьезными хроническими заболеваниями всех возрастов. Не соблюдая карантин, именно вы приговорите большинство из них к смерти. Потому что вы или те, кого вы заразили в инкубационный период, займут те ресурсы системы здравоохранения, то время врачей и медсестер и те аппараты искусственной вентиляции легких, которые могли быть потрачены на их спасение”.

Сегодняшний счет мы узнаём в ежедневном бюллетене. 969 жертв за 24 часа.

Папа Римский Франциск молится на пустынной дождливой площади Святого Петра и посылает свое благословение. Urbi et Orbi.

С начала эпидемии уже двое итальянских медиков не выдержали “первоначальной сортировки” и покончили с собой.

Италия большая, и счет очень неровный. Пока в Ломбардии все растет резко, в Эмилии-Романье при тех же изначальных цифрах все идет гораздо легче, а в какой-нибудь Базиликате так и вовсе нет никакой эпидемии.

Нет, не паника и фатализм спутники нынешних событий, а наоборот – уникальная возможность личного выбора. Обычно беда не выбирает, сейчас же ее можно еще немного развести руками. Не чужую, а общую.

– Мама, почему ты не накрашена? Ты плачешь? Значит, я умру?

– Нет, конечно! Ты что? – С тех пор Люсина мама всегда появлялась у стекла больничного бокса РДКБ такой, какими иные выходят только на подиум. Впрочем, она и так была красавицей.

Так и ты, моя Венценосная! Каждое утро ты встречаешь своих детей во всех своих красках: иногда это перламутровая эмаль, иногда прозрачная акватинта, иногда пропитанная солнцем фреска, а иногда расплывающаяся в золоте тушь. И не вечно тебе пустовать. Коронованный самозванец – временщик, его дни не вечны. Жизнь жительствует, дух дышит где хочет, имеющий уши да видит, имеющий очи да слышит. И потому, заслышав в пустом переулке стук еще каких-то шагов, мы смотрим друг на друга издалека из-под своих новоявленных баут, приветливо машем рукой и заворачиваем за угол, подальше, затаив дыхание, освобождая для чьей-то жизни немного личного пространства.

Нынче ветрено. Уши Спритца развеваются. Мы уже прошли вдоль всей Набережной неисцелимых и обогнули стрелку острова.

Пора принять дневную дозу лекарства “Сидидома”.

День двадцать первый. День двадцать второй

Вечерние пустые города не так пусты, как утренние.

Вечером свет фонарей, редкие шаги, случайные голоса, запах жареной рыбы, музыка и смех из раскрытых окон сплетаются в ткань прежней жизни и заштопывают зримые дневные прорехи. Утром все иначе. Только косые лучи солнца и птичье разноголосье. Если б ноги не ощущали твердь мостовой, то, закрыв глаза, можно было б легко представить себя в весеннем лесу.

Впрочем, и вечером, стоит выйти из узкой калле и оказаться на площади, как остаются только далекий собачий лай и тишина – словно оказался где-то в деревне поздней ночью и лишь за околицей лают псы.

При скудости событий чувства обостряются. На фоне монотонно повторяющегося белого листа (ох, зачем я опять его заполнила так плотно, думаю я каждый раз, откладывая кисть или ложась спать и обещая в следующий раз быть осмотрительнее) каждая деталь выразительнее. Дай ей слово. Привязанная, как и мы, карантином лодка расскажет о своих путешествиях по лагуне, о тихих заводях и островах. Взгляд устает от камня, но никакие передвижения сейчас невозможны. Когда-то мы вместе ездили в дальнюю рыбацкую хижину, которая теперь пустует. Ах, как там все цветет сейчас. Ковер маргариток, лиловатые болотные травы, сливовое дерево, гранат. Но, если закрыть глаза, все можно вернуть.