Венеция. Карантинные хроники

Остров – идеальное место для изоляции. Собственно, это одно и то же слово: isola (остров) – isolamento (изоляция). В разные эпохи в зависимости от необходимости острова венецианской лагуны служили больничными отделениями разного рода. Набережная неисцелимых – венерические болезни. Остров Сан-Серволо с XVII века – сумасшедший дом. Остров Сан-Клементе с XIX – женское отделение. Острова Лазаретто в XV веке дали имя всем лазаретам, получившись из контаминации Лазаря и его воскрешения и Назарета. Именно они стали основными карантинными островами с тех пор, как республика осознала масштабы прошедших катастроф и риски будущих: после чумы 1348 года из 110 тысяч жителей Серениссима насчитала 50 тысяч, а отдельные вспышки затем повторялись каждые семь-восемь лет (возможно, именно таков был срок иммунитета у выживших). Тогда и учредили наконец специальный надзорный орган, нечто среднее между комиссией по гигиене и министерством здравоохранения. В его задачи входил и контроль за питьевой водой и отходами, и сожжение потенциально заразных вещей и содержимого домов переболевших или погибших, и соблюдение карантина пришедшими из далеких стран экипажами. Остров Лазаретто Веккьо – один из группы островов Лазаретто – стал чумным бараком, туда отправляли зараженных, не различая родов и сословий, до сих пор там ведутся раскопки массовых захоронений. Найден и реальный прототип знаменитой по страшным легендам того времени “дамы-вампира”, которая якобы выходила из могилы и кусала прохожих, заражая их чумой: в общей яме был обнаружен женский череп с кирпичом, забитым в рот (видимо, это должно было обезопасить от будущих ее поползновений и покушений). Другой же остров, Лазаретто Нуово, стал местом отбывания карантина и дезинфекции товаров, которые окуривались в специальных постройках и в мирное время; сохранилось немало настенных надписей и граффити от “Здесь лежит купец из Азии” до монограмм скучающих моряков. Современники называли эти два острова “Адом” и “Чистилищем”. Карантин, впрочем, не предотвратил новую вспышку чумы в 1575-м – известен даже “пациент номер один”, дипломат из Генуи. Он вызвал на карантинный остров плотника из Сан-Лио, а тот, вернувшись в город, запустил страшную цепочку по новой. Палладианская церковь Реденторе на острове Джудекка (построенная отчасти по модели Храма Гроба Господня в Иерусалиме) и ежегодный праздник с фейерверком служат напоминанием именно об этой, предпоследней в истории Венеции чумы. Сама же идея Венеции по мере ухода эпидемий в глубь истории постепенно приняла на себя их образ; подобно тому, как доктор Чума из лечащего врача превратился в карнавальное воплощение болезни, так и Серениссима из темной и таинственной силы, государственной мощи и понемногу через Байрона все сильнее обретала романтические черты, все более уходя в область сна и безумия, а затем хрупкости, болезни, умирания, исчезновения, уподобляясь чахоточной красавице. А разнообразные ее isole стали не столько местом насильственного карантина и лечения, сколько добровольного уединения.

Но в сегодняшнем мире идея изоляции обоюдоостра. И пока российское правительство вводит лукавый термин “самоизоляция”, а итальянское обсуждает продление ограничительных мер и план постепенного выхода из карантина (идея – вслед за кривой симметрично повторить постепенно принятые меры начала эпидемии, но в обратном порядке, и плюс по возможности скорейшее тестирование на антитела для возвращения к нормальной жизни уже переболевших и часто даже не знающих этого), все громче звучат голоса уставших людей.

“Невидимые страдания” – так пишут о детях, запертых уже четвертую неделю в четырех стенах. Мама аутичного мальчика написала на той неделе нашему мэру: без прогулок и без того тяжелая жизнь превращается в невыносимую. Ей был немедленно выписан специальный пропуск-разрешение. Сегодня вышло общеитальянское послабление: прогулка ребенка или престарелого с сопровождающим разрешены в непосредственной близости от дома.

“Я требую назад свою свободу”, – пишут в комментариях. А я нет. У меня ее никто не отнимал. Я выбираю свободу. Выбираю сама. На это потребовалось время. И не только мне. Но теперь, как говорится, даже если Евтушенко будет против колхозов, это не заставит меня стать за. На то она и свобода. В чем она? Во всем. В том, чтоб уважать свободу другого распоряжаться своей жизнью, и в том, чтоб твоя свобода распоряжаться собственной не ущемила права другого. Я выбираю свободу, и ее выбирают люди рядом со мной. А комфорт и привычки подождут несколько недель. Что же касается общества, то острее всего эта эпидемия высветила вопрос вертикального доверия – и, как следствие, горизонтальной солидарности. И если в государствах Европы никто не сомневается, что речь идет всего лишь о временных ограничениях, то очевидно, что иные режимы дождались своего звездного часа, когда под предлогом благородной миссии спасения жизней можно ввести чуть ли тотальную слежку – и мир не пикнет.