Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

I.
Всю ночь – о, бред! – в серебролунных залах
Венеции я ворожу, колдун.
И дышит мгла отравленных лагун,
и спят дворцы в решетчатых забралах.

Всю ночь внимаю звук шагов усталых, —

в колодцах улиц камни – как чугун,
и головы отрубленные лун
всплывают вдруг внизу, в пустых каналах.

Иду, шатаясь, нелюдим и дик,

упорной страстью растравляю рану
и заклинаю бедную Диану.
А по стенам, подобен великану,
плащом крылатым закрывая лик,
за мною следом лунный мой двойник.

II.

Ленивый плеск, серебряная тишь,
дома – как сны. И отражают воды
повисшие над ними переходы
и вырезы остроконечных ниш.

И кажется, что это длится годы…

То мгла, то свет, – блеснет железо крыш,
и где-то песнь. И водяная мышь
шмыгнет в нору под мраморные своды.

У пристани заветной, не спеша,

в кольцо я продеваю цепь. Гондола,
покачиваясь, дремлет, – чуть дыша
прислушиваюсь: вот, как вздох Эола,
прошелестит ко мне ее виола…
И в ожиданье падает душа.

III.

Ленивый плеск, серебряная гладь,
дурманы отцветающих магнолий…
Кто перескажет – ночь! – твоих раздолий
и лунных ароматов благодать?

Ночь! Я безумствую, не в силах боле

изнемогающей души унять,
и все, что звуки могут передать,
вверяю – ночь! – разбуженной виоле.

И все, что не сказала б никому, —

ночь! – я досказываю в полутьму,
в мерцающую тишину лагуны,
и трепещу, перебирая струны:
вон там, у пристани, любовник юный
взывает – ночь! – к безумью моему.

«Неверия и веры слепота…»

Неверия и веры слепота.
Монахи в рубищах. Венцы, тиары.
Надменный пурпур, медные удары
колоколов, и Божья нагота…

Не ты ли, Рим? Надежнее щита

не мыслил водрузить апостол ярый.
Флоренция, – о, мраморные чары, —
и ты, венецианская мечта!

Крылатый Марк. У пристани гондола.

Выходит дож, внимает сбиру он, —
литая цепь на бархате камзола.
А в храме золото стенных икон
мерцает призрачно, уводит в сон,
в даль запредельную святого дола.

«На веницейском кладбище когда-то…»

На веницейском кладбище когда-то
прочел я надпись: – Здесь почиет прах
Лукреции и Гвидо, в небесах
соедини, Господь, любивших свято.

«Любовь, синьоре! – пояснил монах.

– Жил Гвидо вольной птицей, да она-то
была за герцогом ди Сан-Донато.
Их тайну выдало письмо. В сердцах

обоих заточил супруг: был зорок

ревнивый герцог и душой кремень.
А умерли они, спустя лет сорок,
хоть жили врозь, да чудом – в тот же день».
Монах умолк. И набегала тень…
И древний ночь договорила морок.

Варвара Малахиева-Мирович

«На мраморную балюстраду…»