Венок памяти

Часовой усталый уснул,
Проснулся, видит: в траве
В крови весь караул
Лежит голова к голове.

У каждого семья и дом,

Становись под пули, солдат,
А ветер зовет: уйдем,
А леса за рекой стоят.

И ушел солдат, но в полку

Тысяча ушей и глаз,
На бумаге печать в уголку,
Над печатью — штамп и приказ.

И сказал женщине суд:

«Твой муж — трус и беглец,
И твоих коров уведут,
И зарежут твоих овец».

А солдату снилась жена,

И солдат был сну не рад,
Но подумал: она одна,
И вспомнил, что он — солдат.

И пришел домой, как есть,

И сказал: «Отдайте коров
И овец иль овечью шерсть,
Я знаю всё и готов».

…Хлеб, два куска

Сахарного леденца,
А вечером сверх пайка
Шесть золотников свинца.

* * *

Ночь без луны кругом светила,
Пожаром в тишине грозя,
Ты помнишь все, что с нами было,
Чего забыть уже нельзя:

Наш тесный круг, наш смех открытый,

Немую сладость первых пуль,
И длинный, скучный мост Бабита,
И в душном августе Тируль.

Как шел ночами, колыхаясь,

Наш полк в лиловых светах сна,
И звонко стукались, встречаясь,
Со стременами стремена.

Одних в горящем поле спешил,

Другим замедлил клич: пора!
Но многие сердца утешил
Блеск боевого серебра.

Былое заключено в книги,

Где вечности багровый дым,
Быть может, мы у новой Риги
Опять оружье обнажим.

Еще насмешка не устала

Безумью времени служить,
Но умереть мне будет мало,
Как будет мало только жить.

* * *

Над зеленою гимнастеркой
Черных пуговиц литые львы;
Трубка, выжженная махоркой,
И глаза стальной синевы.

Он расскажет своей невесте

О забавной, живой игре,
Как громил он дома предместий
С бронепоездных батарей.

Как пленительные полячки

Присылали письма ему,
Как вагоны и водокачки
Умирали в красном дыму.

Как прожектор играл штыками,

На разбитых рельсах звеня,
Как бежал он три дня полями
И лесами — четыре дня.

Лишь глазами девушка скажет,

Кто ей ближе, чем друг и брат,
Даже радость и гордость даже
Нынче громко не говорят.

* * *

Котелок меня по боку хлопал,
Гул стрельбы однозвучнее стал,
И вдали он качался, как ропот,
А вблизи он висел по кустам.

В рыжих травах гадюки головка

Промелькнула, как быстрый укол,
Я рукой загорелой винтовку
На вечернее небо навел.

И толчок чуть заметной отдачи

Проводил мою пулю в полет.
Там метался в обстреле горячем
Окружаемый смертью пилот.

И, салютом тяжелым оплакан,

Серый «таубе[8]» в гулком аду
Опрокинулся навзничь, как факел,
Зарываясь в огонь на ходу.

И мне кажется, в это мгновенье

Остановлен был бег бытия,
Только жили в глухих повтореньях
Гул и небо, болото и я.

1916 или 1917

На Верденских холмах

1