Венок раскаяния

Значит, «Правда» снова будет директивная (как в недавние, недобрые времена), а члены экипажа пусть не лезут не в свои дела: руки по швам.

— Мы устали,— говорят оба, и Редкобородов, и Коваленко.— После нас кто расскажет?

Успокаиваются. Вспоминают. Что «рыцарем» был и перед атакой специально всплывал — конечно, бред. Война — не спектакль. Наоборот, в море хитер был и изворотлив, как уж. Иногда все вроде тихо, спокойно, а он заставляет Редкобородова через каждые пять-семь минут курс менять («Это же очень трудно, я измучивался иногда»). И что безумцем был, в пекло лез — тоже бред. В самые опасные места — да, вопреки законам подводной войны и даже логике — да, но потому, что там никто не ждал его. В этой нелогичности была высшая логика (и атаки, порой со стороны немецкого берега, и уход от погони — к месту потопления, и т. д.). В море не пил. Вспомнили, как некоторые на лодке пробовали кооперироваться. Скажем, трое. Каждый выпивает раз в три дня, но зато уже не боевые сто граммов, а сразу триста. Командир узнал, строго пресек. Еще — добрый был. Месячного доппайка хватало ему на несколько дней: кто зайдет — офицер ли, матрос,— угощает.

— Да, устали. После нас кто командира защитит? При жизни топтали и мертвому покоя не дают.

Все меньше их остается… В работе над «Памятником» мне очень помог Михаил Филиппович Вайнштейн, бывший дивизионный механик, близкий друг Маринеско.

Газета с очерком «Памятник» вышла в Ленинграде 18 июня. В этот день хоронили Вайнштейна.

После них — кто защитит… Позвонила недавно жена Коваленко: и Яков Спиридонович прикован к постели. Контр-адмирал Иванов, оказывается, копию гневного письма в «Известия» отправил и ему. Были близки, и в гостях бывал у них контр-адмирал. А тут — ни слова, ни здравствуйте, ни до свидания, копию гнева и угроз за то, видимо, что Яков Спиридонович помогал журналисту.

— Мы на даче жили. Муж съездил домой, вернулся с этим письмом — бледный. Вызвали «скорую»… У него была клиническая смерть… Это уже третий инфаркт.

Но почему, почему же им-то все так сходит, тем, от кого надо защищать легендарного героя?

«Мне — пятьдесят шесть, еще никогда в жизни мне не было так стыдно и горько, как в те минуты, когда я читал статью «Памятник».

«Неужели придется пережить еще один стыд — когда статья не достигнет цели? Неужели мы так больны? Е. Жаров, бухгалтер. Ярославль».

Более трех месяцев минуло со дня публикации. Ни от Политуправления ВМФ, ни от Главного политического управления редакция ответа не получила.

Читатели спрашивают: где похоронен Александр Иванович? Какова судьба единственной оставшейся в живых подводной лодки «С-13»?

Лодка как бы повторила последние дни своего командира: чьи-то личные безуспешные усилия продлить жизнь, государственное равнодушие и достойные «похороны».

А. Тер-Абрамов, командир моторной группы послевоенной «С-13»:

— В середине пятидесятых годов лодку передали институту аварийно-спасательной службы, старушка своим ходом пришла в Ленинград и встала на Неве. Когда было очередное сокращение Вооруженных Сил, ее передали в отдел фондового имущества ВМФ. Для разделки на металл, на утиль. Я хотел ее ДОСААФу передать, сделать плавучий музей, например, там же вся начинка сохранилась — дизеля, электродвигатели. На Неву бы ее поставить, у Адмиралтейства или у Петропавловской крепости! Или даже на берег вытащить. Она бы город украсила. Но как только ее списали, она уже никому была не нужна, все старались от нее отпихнуться. Я снимал штурманское вооружение, артиллерийские пушки, аккумуляторную батарею. Пришли из военно-морского музея, взяли исторический журнал. Я говорил, возьмите рубку или хотя бы вырежьте часть ее, там, где написано: «С-13». Сказали, не надо. Но, в общем «хоронили» лодку достойно. Рядом была городская свалка, и вокруг полно пунктов утиля, там жулье принимало металл за полцены. По ночам жгли костры, видимо, на куски делили. Рядом с лодкой стоял старый линкор «Октябрьская революция». Бывший «Марат», он еще в первую мировую воевал. Картину знаменитую помните: Ворошилов на линкоре «Марат»? Так вот, его разделывали, как хищники, рвали по кускам. Однажды утром пришли, а он затонул: кто-то снял кингстон из цветного металла, около тонны весом. А за нашей «эской» я следил, все в порядке… Так кончила последняя из «эсок». В утиль или, как говорили моряки, «на патефонные иголки». Но самый трудный момент был не этот. В те же пятидесятые годы я отправился по делам на склад. Огромный складище. И вдруг смотрю, на стене расписано краской: «С-1», «С-2», «С-3»…— все «эски». И лежат к ним ко всем, хранятся как новенькие,— запчасти… Полно! Как будто мертвые ожили…

Как будто лекарства или денежные переводы для командира, которого уже нет.