Венок раскаяния

А те — вдали, в Париже, Берлине, Нью-Йорке, для кого хранили? Ни французов, ни немцев, ни прочих это не интересовало, от соотечественников, от нас то есть, — ничего, кроме брани. Даже для семейного архива оставлять духовное наследство не имело смысла, большинство эмигрантов коротали жизнь в одиночестве; если же у кого рождались дети, они росли уже французами, немцами, американцами.

То, что осталось, хранилось у этих людей, то, что они могли подержать в руках, было их последней Россией.

Спустя долгое время мы начали милостиво мириться. Прощали их. Далеко не всех — избранных. Мерой невиновности установили талант. Извлекали для себя, возвращали наиболее именитых — писателей, певцов, композиторов, художников. За единицу измерения взяли Бунина, Шаляпина, Рахманинова, Бенуа.

Мерой невиновности стали польза, выгода, корысть.

…Снова Франция, снова Париж. Теперь я по делам здесь.

Ирина Леонидовна Сологуб живет в центре Монмартра. На Сакре-Кёр красиво бьют часы, и в доме слышно. За окном — мелкий дождь, по черепичным крышам бродят мокрые голуби.

— Мой папа, Леонид Романович, — потомок казаков из Сечи, сын купца второй гильдии. Мама, Анна Николаевна, — из семьи Красильщиковых, у них была большая фабрика в Родниках, несколько тысяч рабочих. Мама знала немецкий, итальянский, испанский, английский, в доме было пять гувернанток. Они поехали в кругосветное путешествие, и там их застала революция, в Краснодар вернулась только мама, потому что ожидала меня. Вернее, они ожидали сына, и его должны были звать Мстислав, а родилась я, и было большое разочарование. Шести недель меня крестили в Новороссийске, потом сели на пароход. Когда мама в 19 лет уезжала из России, она не умела даже причесываться, ее всегда горничная причесывала.

…Они так не подходили друг другу. Когда путеше­ствовали, мама пила чай с разными леди, а папенька выходил на палубу в толстовке и босиком. Мама была в ужасе. Они развелись потом, мама вышла за Бутурлина, стала графиней и умерла в 87 лет. Отец? Что же, он окончил училище живописи, ваяния и зодчества в Москве, курс по архитектуре в классе профессора Леон­тия Бенуа в Академии художеств в Ленинграде, за выдающуюся конкурсную работу — проект здания Госу­дарственной думы — получил командировку за границу. У него было звание архитектор-художник. Проектировал и памятники, и храмы. К столетию Бородинской битвы по проекту отца был возведен монумент в память артиллеристов, сражавшихся на Шевардинском редуте. От гонорара отец отказался, и офицеры в благодарность подарили ему медальон из драгоценных металлов. На войну ушел добровольцем, получил Георгия.

Прервем ненадолго рассказ дочери. Вот что пишет о Сологубе профессор А. Ф. Крашенинников: «В первые же дни Сологуб пожертвовал все свое имущество на нужды войны… Проходит боевой путь по многим фронтам. В его руках постоянно карандаш и альбом… Так родились многие сотни рисунков. Часть их опубликована в ряде номеров популярного еженедельника «Нива» (около 90). Около трехсот показаны на персональной выставке в Академии художеств. Выставка в Академии получила самый восторженный отзыв известнейшего художественного критика А. Н. Бенуа».

Ирина Леонидовна показывает мне копии рисунков из старой «Нивы» — портреты солдат и офицеров, бежен­цев, раненых и убитых, обозных и боевых коней, разо­ренные, в огне деревни, окопы, палатки в поле, стоянки в лесу.

— Папа за границей работал очень много. Мы жили порознь. Я — в Париже, он — в Голландии. Он писал мне каждый день.

«Ему неоднократно предлагали принять гражданство Голландии, но каждый раз он отказывался, сохраняя в глубине души верность своей родине» (А. Ф. Крашенин­ников).

— Отец жил так, чтобы никого не беспокоить. И умер так же. Соседи увидели скопившееся за дверью молоко от молочника. Когда вошли, он был мертв уже несколько дней. Вот на фотографии его мастерская в Голландии, это дерево у входа — самое большое в квар­тале. Ему все говорили: «Мсье Сологуб, дерево надо сру­бить, оно очень высокое, будет молния и все сгорит». А он отвечал: «Это тополь — хранитель моего очага». Он умер, и через три дня тополь упал. На столе у него я нашла черновик завещания. Само завещание было у адвоката. Все переходило мне. Просил, чтобы погребли по-христиански, он страшно боялся, чтобы я его не сож­гла. Коллекцию военных рисунков — 113 работ — про­сил передать России.

…Вначале было отобрано 10 работ. 12 октября 1956 года директор Государственного музея изобразительных искусств им. Пушкина А. Замошкин направляет Ирине Леонидовне благодарственное письмо. «Этюды переданы в гравюрный отдел музея, обладающий одной из лучших коллекций русской графики. Музею было бы интересно получить остальные этюды, завещанные Вашим отцом советским организациям, а также биографические сведе­ния о нем и несколько фотографий других его работ».