Венский бал

Мы выпили еще по бутылке. Потом разыграли на спичках, кому начинать зачистку на Гюртеле. Жребий пал на Пузыря. Он, похоже, не очень обрадовался, но ничего не сказал. Мы тут же приступили к делу. Для начала решили потрепать молодых чужаков, парней от пятнадцати до двадцати пяти лет.

На улице уже стемнело. Поток машин заметно ослабел. Грузовиков больше не было видно. Мы похлопали Пузыря по плечу и разошлись в разные стороны, но так, чтобы не терять друг друга из виду. Двое двинулись вперед, двое – к внешней стороне Гюртеля, за мосты городской железной дороги. Файльбёк и я последовали за Пузырем, но на порядочном удалении. Мы шли вдоль Гюртеля в районе Лерхенфельда. И тут впервые что-то вроде бы подвернулось. Из машины вылез смуглокожий. Пузырь – к нему. Но тут из ближайшего дома вышли люди, и Пузырь пошел дальше.

Через какое-то время он снова нашел цель. Очень мною инородцев со своими семьями возвращались домой, в толпе были и коренные венцы, но вот появился тот, кого мы ждали. Он брел нам навстречу, сунув руки в карманы. Пузырь заступил ему дорогу. Короткая перебранка – и Пузырь двинул ему кулаком в живот.

Парень скрючился, Пузырь нанес удар по пояснице, и тот упал. Заорал только после того, как Пузырь сверху навесил ему пинка. Пузырь побежал. Никто не пытался задержать его. Люди даже дорогу уступали.

– Он его уделал, – сказал Файльбёк.

Мы двинулись дальше. У места происшествия затормозила какая-то машина, ее тут же стали подгонять гудками. Черножопый перестал вопить. Он хотел было встать, но не смог и начал кричать: «Помогите! Полиция!» Мы остановились. Какой-то мужчина спросил нас:

– Что тут стряслось?

– Точно не знаю, – ответил Файльбёк. – Видимо, кого-то поколотили.

– Наверняка этот иноземный сброд, – сказал мужчина и направился к нашей первой жертве, возле которой уже собирались прохожие. Мы свернули в переулок.

Час спустя все мы встретились в одном уютном ресторанчике. У Пузыря был не очень веселый вид. Нижайший сказал:

– Ты первый настоящий участник Движения друзей народа.

Мы выпили за боевое крещение. При этом Файльбёк и Профессор крикнули:

– Ра-Хо-Ва!

Мы засмеялись. Дело в том, что на последней встрече в Раппоттенштайне Нижайший предложил употреблять тост и клич «Хайль Гитлер» только в тех случаях, когда нет посторонних.

– Почему? – поинтересовался Панда.

– Потому, – объяснил Нижайший, – что теперь начинается наша собственная борьба. Мы не имеем дела с обыкновенными нацистскими сопляками, и не надо сорить словами, которые могут повредить нашему делу. В конце концов, не собираемся же мы воевать с соотечественниками из автономных или антифашистских групп, мы будем бить чужих.

Панда высказал пожелание подобрать новый клич, чтобы не отказывать себе и в ресторанных посиделках. Профессор предложил в качестве тоста «Ра-Хо-Ва» – так он сократил «Racial holy war».[29] Это – боевой клич одной группы из Флориды. Файльбёку идея понравилась. Другие отнеслись к ней без восторга. Потом мы сменили тему, так и не придя к общему мнению.

Наши наскоки с каждым разом становились все круче. Я наблюдал за бьющими на эффект проделками товарищей и приходил к выводу, что это по сути детская игра. Если толково нанесен первый удар, работа почти закончена. Я был пятым, кому пришел черед показать себя в деле. И как раз у меня не получилось без осложнений. На Гаульлахергассе я приставил нож к животу одного турка, который только что вышел на улицу, и велел ему грызть поребрик. Он заартачился, отступил на шаг и схватил меня за руку. Я ударил его в лицо левой, а нож вывернул вверх и саданул им турка в предплечье. Он выпустил мою руку и повалился на тротуар. Из-под разорванной рубашки текла кровь.

– К поребрику! – крикнул я, подгоняя его ударом по почкам. Он пополз к припаркованной машине. Тут за моей спиной распахнулась дверь дома, и вышли друзья турка. Они кинулись на меня. Я начал размахивать ножом. Они расступились и решили меня окружить. Кому-то я полоснул по рукам, одному попал в плечо. Потом один из них сгреб меня сзади и бросил на тротуар. Я отбивался изо всех сил, какие только может мобилизовать в себе человек в такие мгновения. Положение было аховое. Меня молотили ногами со всех сторон. Но ударов я почти не чувствовал, я целиком сконцентрировался на защите ножом. И тут у меня загудел череп – ударили по голове какой-то доской. Единственное, что удержала память в эти секунды, – это надвигающиеся на меня фигуры и глухой удар, который, казалось, вытряхнул меня из собственной оболочки. Боли не было, только ощущение жуткой встряски. Я видел свое неподвижное тело на тротуаре. В замедленном, как в кино, темпе на меня надвигались кожаные и рифленые резиновые подошвы, они топтали мое лицо, я видел подбитые гвоздями носки ботинок, впивавшиеся мне в живот, я видел каблук, плющивший мошонку. Единственное, что я тогда чувствовал, было отчаянное желание: пусть уж добьют эту кувыркающуюся у них под ногами жабу.