Вера

– Они от нас, ахтунг-ахтунг, а мы от них! И все стреляют и бегут, бегут… Командир наш был здоровый мужик, метра два ростом и молодой еще. Ногу ему тогда оторвало, и я впервые видел, как мужик плачет. «Что ж ты, батюшка, плачешь?», – говорю я, значить, ему. А он плачет: «Я, – говорит, – Архип, в два метра ростом! Как же я теперь такой ходить смогу?» А я ему говорю: «На культе, батюшка». А он мне: «Так я же с таким весом землю рыть ею буду, а мне еще к жене возвращаться. На кой я ей – колченогий…» Вот тут я понял, что смерти и уродство войны мирной жизнью меряются.

Ларионов слушал его внимательно. Ему казалось, что командир был слаб духом. Остался жив, так что же заботиться о том, что жена подумает про его увечье?

– Разве имеет это значение, когда любишь? – сказала Вера пылко. – Да хоть бы и без двух ног, лишь бы живой!

– Эх, Веруня, ахтунг-ахтунг, бабы разные. Его баба себе нашла нового мужика, ушла от него к двуногому. А он спился.

– Не любовь это, дядя Архип!

– Много ты знаешь о любви, – усмехнулась Кира.

– Может, я не имею опыта, но я знаю! Внутри знаю. Любовь все прощает, так сказано, и она милосердна…

– Верочка права! – вдруг воскликнул Подушкин. – Любовь все прощает.

Вера опустила глаза. «Зачем он сказал это? Он все знает о нас с Ларионовым».

– А по мне, и с одной ногой лучше, чем ничего! – заголосила Зоя Макаровна. – Это ж без ноги. Куда хуже, когда без чего другого!

– А чай будет?! – позвала Алина Аркадьевна, смущаясь.

После чая, чтобы избежать новых драм, Алина Аркадьевна приказала девочкам идти спать. Вера противилась и говорила, что Шурочка не уходит, значит, все девушки могут остаться. Но Алина Аркадьевна настояла.

Подушкин и Алеша играли в шахматы, а Дмитрий Анатольевич позвал Краснопольского, Архипа и Ларионова играть в ломбер. Он намеревался отыграться за вчерашний преферанс. Ларионов быстро понял правила, проигрывал поначалу, но потом стал снова обставлять противников.

– Вот черт! – ругался Архип. – Играл, видно, прежде, признавайся!

Ларионов смеялся и отрицал.

– Вы – весьма способный в стратегии, – сказал заискивающе Краснопольский, не игравший с ними, но наблюдавший. – Вы никогда не думали, чтобы сменить род занятий?

Ларионов до сего дня не помышлял о переменах всерьез, но он думал о том, зачем вообще живет военной жизнью, и все чаще стал думать об этом за последние дни.

– Я никогда ничем другим не занимался, да и не умею ничего больше делать, – признался он просто.

– Вы можете подумать об этом сейчас. Ведь можно пойти учиться, вы еще молоды, – Дмитрий Анатольевич поднял глаза. – В Москве.

– Я буду там самый старый студент, – усмехнулся Ларионов.

– И что же? Ваша жизнь принадлежит лишь вам. Разве вам есть дело до мнения других в этом вопросе?

– Нет, но я не знаю, что хотел бы делать.

– Это уже сложнее, – сказал Архип. – Надо идти в Военную академию!

– Мне нравилось ходить с отцом по больным, – вдруг сказал Ларионов. – Мне кажется, лечить людей – благое дело.

– И сложное, – добавил Дмитрий Анатольевич. – Я, как врач, смею это утверждать. И все же никогда ничем иным бы не хотел заниматься. Но для этого надо много учиться.

– Поздно мне уже учиться на врача, – усмехнулся Ларионов. – Видно, моя судьба – Родине служить штыком.

– Это тоже, с позволения сказать, ахтунг-ахтунг, важное дело, дружок, – ласково сказал Архип.

– Несомненно, – поддержал Дмитрий Анатольевич. – А между тем Ларионов снова выиграл!

– Вот тебе и соперник достойный, Митрий Анатольевич! Жениться тебе надо, – вдруг сказал Архип, глядя на Ларионова старческими добрыми, озорными глазами.

Ларионов закашлялся сигаретным дымом.

– Я по себе знаю, – продолжал тот. – Одному мужику тяжело. Бабы знают, как нас, ахтунг-ахтунг, организовать. Без них мы творим глупости, хотя ради них творим еще большие глупости. Но так веселее.

Ларионов улыбался. Ему нравилось говорить с дядей Архипом и Дмитрием Анатольевичем.

– А что? – не унимался Архип. – И ходить далеко не надо. У нас Кирочка на выданье и Надюха. А Кирочка такая красавица, и хозяйка будет что надо.

Ларионов стушевался и замычал, пытаясь найти подобающие слова.

– А то и Верку подожди, – подмигнул Архип.

– Ты совсем напугаешь парня, – весело сказал Дмитрий Анатольевич. – Он приехал в отпуск, а его уж женят.

– Отчего же, я был бы рад ждать, – неожиданно возразил Ларионов и побагровел.

– Вот это мужской разговор! – прищурился Архип.

К столу подошла Шурочка.

– Дядь, я уж устала, – лениво сказала она. – Пусть Григорий Александрович проводит меня, темно уже.

Ларионов вздрогнул.

– Правда твоя, Шурочка, – потянулся Архип. – Не сочти за труд, Григорий, сведи Шурку до дому.

– А Емельки нет? – спросил Ларионов.

– Да уж давно ушел, – усмехнулась Шура. – Аль боишься, служивый?

Ларионов нехотя поднялся и пошел за Шурой.

Они брели по темной улице, по той, где вчера Ларионов ударил Подушкина, в молчании. Ларионов был напряжен.

– Гриша, – вдруг сказала Шура, – ты что, влюблен в эту девочку?

– Это мое дело, – нетерпеливо ответил Ларионов.

– Дочка богатеньких родителей. Решил жизнь себе устроить?

– Не болтай глупости, – отрезал Ларионов.