Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Интересным представляется лишь предыстория обращения. Кожевников также не отделяет старую, «неправильную» жизнь – но видит в ней важную ступеньку к настоящему, «правильному» образу жизни[793]. С 1864 года Кожевников больше не ходил на исповедь к старообрядцам, а 25 марта 1865 года, на Благовещение, он перешел в лоно православной церкви. Остается неупомянутым, последовал ли он на пути к православной церкви через те же правила единоверия, что и Степан Чураков десятью годами позже. В течение года Кожевников смог убедить свою «немалую» семью, которая до тех пор в жизнеописании никак не упоминалась, присоединиться к православной церкви[794]. Его решение, в отличие от предшествующих метаний и поисков, долгосрочное. Кризис веры, к которому его подтолкнул недобровольный переход к старообрядцам после смерти отца, все сомнения и поиски, теперь были преодолены: «В веселии сердца возблагодарил я Господа Бога, пречистую Богородицу и всех святых, выведших меня из тьмы заблуждения и сподобивших паки приобщиться к сынам матери нашей церкви православной, о которых с юных лет, по козням врага рода человеческого, был я отторгнут». Он гордо повествует читателям, что уже в течение девяти лет является членом православной церкви, и что не вне православной церкви «нет спасения»[795].

3.2. Степан Чураков

Степан Чураков также изложил свою биографию в «Братском слове», под длинным названием, которое фиксировало ключевые моменты жизни и само уже претендовало на оценку: «Крестьянина Степана Васильевича Чуракова повествование о том, где был и что видел, скитаясь по дебрям раскола, и как Божиим милосердием, изведен был на путь истины»[796]. Автобиография Чуракова вышла в 1884 году, также после волны реформ, которые еще более нивелировали в законодательстве правовые различия между старообрядцами и православными. В 1883 году дело дошло до основополагающего правового урегулирования старообрядческого вопроса, в котором до 1905 года ничего не менялось. Это регулирование далеко выходило за послабления 1874 года: старообрядцам была дарована полная свобода передвижения, им предоставлялось право получения заграничных паспортов, снимались препоны для занятия официальных постов на местном уровне[797].

Степан Чураков родился в Архангельской губернии. Хотя на русском Севере было много старообрядцев и «родители и родственники мои держались раскола», но сам Чураков, как и Кожевников, был крещен по православному обряду[798]. Таким образом, православие для него, как и в большинстве появившихся в «Братском слове» автобиографий, первая, «естественная» вера. Лишь впоследствии произошел поворот к старообрядчеству, о причинах которого Чураков не упоминает в своем жизнеописании ни словом: «Крещен я был в православной церкви; но потом перекрестили меня и воспитался я в раскол»[799]. Он вырос филипповцем – беспоповцем филипповского толка, который известен как особенно строгий: филипповцы проповедовали аскетическую жизнь, воздержание и отказывались поминать царя. В своем отвержении государства филипповцы считались фанатиками, они подвергались преследованиям более, чем другие старообрядческие течения[800].

Чураков построил свой рассказ об обращении аналогично Кожевникову. И он так же рано, уже в девять лет, научился читать и писать, причем и в этом случае роль учителя на себя взял дядя. Чураков хотел оставить своих родителей, чтобы посвятить себя служению Богу в качестве подвижника. Но у его отца были иные планы. Он хотел женить сына, чтобы в хозяйстве были дополнительные рабочие руки. Отец уже подыскал подходящую невесту из зажиточной семьи. Ее единственным недостатком было то, что она была православной: «Это еще больше смутило меня»[801]. Ему также было непонятно, что даже духовные наставники уговаривали его не перечить воле отца. Наконец, он подчинился и повенчался в православной церкви. Последствия, однако, были ужасными. Его начали избегать и высмеивать: «Словом, обращались со мною, как с еретиком. Все это страшно смутило меня и отравило мою брачную жизнь; чем дальше, тем тяжелее становилась для меня эта жизнь»[802]. Он решил покинуть свою жену и дочь. Если верить его автобиографии, этот шаг дался ему нелегко[803].