In any case the great difference between the noble culture of the modern period and the monastic culture made a passage from one to another very abrupt. It was a strong-willed religious decision of a person who had to answer himself if he still remained nobleman or not.
Человек и история в эпоху катастрофы. Саморефлексия руководителя тайных монашеских общин 1920–1930‐х годов
Переворот 1917 года изменил не только политический и социальный ландшафт бывшей Российской империи. Изменились дискурсивные практики ее жителей, в том числе практики самоописания духовенства. Они как будто перестали существовать. В условиях жесточайших гонений выстраивание личной судьбы было не первостепенной задачей церковных авторов. Среди известных нам произведений церковной письменности довоенного периода собственно автобиографические тексты редки, в отсутствие легальной прессы перестают писаться некрологи. Вместе с тем саморефлексия была актуальна для них и в эти годы. Однако теперь ее следы мы обнаруживаем не только в текстах традиционных автобиографических жанров, но и в проповедях и в переписке с духовными последователями. В этой статье в фокусе нашего внимания будут два текста, созданных как раз в послереволюционный период руководителем тайных монашеских общин московского Высоко-Петровского монастыря архиепископом Варфоломеем (Ремовым; 1888–1935).
С точки зрения изучения пореволюционной трансформации автобиографических практик разбираемые ниже тексты[871]
вызывают особый интерес. С одной стороны, мы располагаем классической автобиографией, пусть и незаконченной, что позволяет нам проследить эволюцию автобиографических мотивов по сравнению с дореволюционной эпохой. С другой стороны, записка с изложением слова при наречении во епископа, адресованная духовной дочери, представляет собой уникальный жанровый симбиоз. Это одновременно и письмо с наставлением, и проповедь, и обличительный, полемический текст, насыщенный при этом автобиографическими элементами и элементами саморефлексии.Будущий епископ Варфоломей происходил из семьи московского священника, долголетнего настоятеля храма Иоанна Предтечи на Пресне отца Феодора Ремова. Судьба будущего архиерея первоначально складывалась довольно обычно для представителя духовного сословия. Он закончил Заиконоспасское духовное училище, московскую семинарию, поступил в Московскую духовную академию. Во время учебы в академии в 1911 году он принял монашеский постриг, а через полгода, в феврале 1912 года, – священный сан. По окончании Московской духовной академии в 1914 году о. Варфоломей защитил магистерскую диссертацию «Книга пророка Аввакума. Введение и толкование» и был оставлен на кафедре Ветхого Завета. В 1916 году он получил должность экстраординарного профессора этой кафедры. Казалось бы, мы видим типичную биографию «ученого монаха». Представители этой церковно-общественной группы принимали монашеский постриг на школьной скамье и затем делали иногда научную, но чаще – церковно-административную карьеру. Этим «ученое монашество» отличалось как от монашества монастырского, так и от профессорско-преподавательской корпорации духовных академий, костяк которой составляли ученые, не имевшие священного сана, или представители белого, женатого духовенства. Между этими группами – ученым монашеством, монашеством монастырским, академической профессурой и белым духовенством – существовало известное напряжение, обусловленное в том числе внутрисословными противоречиями[872]
.Однако в биографии епископа Варфоломея есть один нюанс, который позволяет говорить о его жизненном пути как о не вполне стандартном для «ученого инока». Во время учебы в академии он стал духовным сыном схиигумена Германа (Гомзина; 1844–1923), руководителя мужской Свято-Смоленской Зосимовой пустыни, известного в тот момент центра духовной жизни, старческого руководства. Собственно монашеский постриг он принял именно в пустыни, хотя и постригал его ректор академии епископ Феодор (Поздеевский; 1876–1937). Таким образом, пусть и неформально монах Варфоломей стал членом зосимовского братства, с которым затем был тесно связан его жизненный путь. Представитель «ученого монашества» одновременно оказывался членом монастырского монашеского братства.