Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Думается, такое новое (по сравнению с дореволюционной автобиографикой) описание детства во многом объясняется тем, что наш автор пишет после 1917 года, после совершившегося слома. Гроза разразилась, и теперь все прежде бывшее по-новому видится в ее свете, наполняется новым смыслом – предчувствием. С другой стороны, в рассмотренном тексте мы можем обнаружить определенные темы, характерные для русской житийной литературы. Прежде всего это темы призвания и труженического подвига, которые В. Р. Топоров выделил на материале Жития св. Феодосия Печерского[885]. Призвание к монашеству будущего епископа Варфоломея проявляется в уединенном досуге, в круге чтения, в строгости отцовского воспитания, в ранней ответственности за других – все это подчеркивает органичность его перехода к новому жизненному пути. Сами утраты и испытания в этом контексте воспринимаются как подготовка к выявлению призвания, к вступлению на «узкий путь» монашеского труженичества. Мы понимаем, что так их мыслил и сам автор[886]. При этом следует подчеркнуть: в его автобиографических текстах мы не найдем прямых отсылок к восточнохристианской агиографии, явных параллелей с теми или иными житийными текстами. Отмеченные нами параллели – непроизвольны. Они определяются универсальной ситуацией жизненного выбора молодого человека и общим контекстом христианской, церковной культуры, в котором он делает свой выбор.

Еще один текст, который привлекает наше внимание в контексте изучения автобиографических практик, – это сохранившаяся в архиве высоко-петровских общин записка владыки Варфоломея с изложением его слова при наречении во епископа. Записка дошла до нас в рукописной копии, автограф епископа Варфоломея не сохранился. Документ не датирован, судя по косвенным данным, он был создан между 1928 и 1934 годами включительно[887]. Записка представляет собой ответ духовной дочери на ее «откровение помыслов», в котором, как мы можем судить по ответу, были сформулированы сомнения и вопросы, связанные в том числе с текущей церковно-политической ситуацией, и видимо формулировалась просьба изложить слово духовного отца при наречении во епископа. В результате появился текст-«матрешка»: пересказ «Слова при наречении» помещен внутрь духовнического наставления, окружен введением и заключением, а также прерывается комментариями автора. С точки зрения практик автоописания текст очень примечателен. Риторичная, этикетная форма – «Слово при наречении во епископа» – оказывается включена внутрь текста, предполагающего очень интимный, глубоко личный диалог с духовной дочерью. В контексте этого диалога образы и мысли «Слова», которые могли бы быть осмыслены лишь как риторические приемы, получают индивидуальное звучание. Главная тема записки – это размышление о призвании епископа, о том, в чем должно состоять его служение в условиях гонений и церковных нестроений, и в этом размышлении раскрываются идеалы автора, его самоощущение в эпоху исторического слома.

Начинается записка с эпиграфа, который представляет собой парафраз «Речи при вступлении в управление Уфимскою епархиею» епископа Антония (Храповицкого) 1900 года. В нем говорится о силе сострадающей любви – «страдания за другого, дающего ему начаток возрождения»; эта сила выше и «слова научения», и «назидательного примера»[888]. Далее следует вступление, предваряющее изложение речи при наречении. Его составляют обращенные к духовной дочери размышления о молодости, о радости христианской жизни и о содержащихся в Новом Завете вдохновляющих обетованиях, обращенных к тем, кто последует за Христом. Центральная часть записки – изложение самого слова при наречении во епископа. Открывается оно с отсылки к тем событиям, которые мы уже знаем из автобиографии епископа Варфоломея:

Благодарю Господа, что на пути жизни моей Он поставил меня в такие условия, что я вплотную соприкоснулся с горем и бедой, болью души и страданиями людскими – всему этому мы, посланники Христовы, призваны послужить[889].

Предвестники катастрофы присутствуют и здесь, в «Слове при наречении». Но катастрофа уже совершилась: автору «пришлось познакомиться близко» с тем, чем страдают души «малых сих»; перед ним открылась «сама жизнь» без всяких прикрас. Ему было стыдно «копаться в собственной душе» и «носиться с собственными страданиями», когда вокруг «такая бездна страданий»[890]. Епископ Варфоломей говорит, что выход он видел в том, что он старался нести «малым сим» «сознание жизненности нашей веры». И в этом месте он формулирует центральный тезис своего «Слова», уже заявленный в эпиграфе: служение епископа – это служение сострадания: