Вера и личность в меняющемся обществе. Автобиографика и православие в России конца XVII – начала XX века

Если в семье Прохоровых мать давала ребенку эталон бытового религиозного поведения, формируя представление о регулярной молитве перед домашними иконами как поиске спасения, стремления к Богу и вечной жизни при наличии постоянного места домашней молитвы как очерченном сакральном пространстве внутри жилища, то отец наделял детей знанием моральных постулатов. Существовало семейное предание, что, предчувствуя скорую смерть, отец Василий Иванович Прохоров (1753–1815) завещал сыновьям соблюдать нравственные правила, которые потом были высечены на его надгробном памятнике на Дорогомиловском кладбище: «Любите благочестие и удаляйтесь дурных сообществ, никого не оскорбляйте, старших чтите, о других худо не разумейте, и не исчисляйте чужих пороков, а замечайте свои, живите не для себя, а для Бога, не в пышности, а в смирении, всех и кольми паче брат брата любите»[465].

Внутри текста Прохорова рассказ о горячих молитвах матери соединен с характеристикой ее положительных человеческих качеств: «Лжи, коварства, обмана и лести она не терпела и уклонялась от тех обществ и лиц, в которых эти недостатки не были исправляемы. Детям своим и ближним часто внушала справедливость в делах и словах»[466]. Можно высказать предположение, что назидательные беседы матери с детьми и лексически, скорее всего, строились на примерах из церковных текстов. Например, Прохоров упоминает слова матери, что «праздность гибельна», свидетельствующие о том, что мать в общении с детьми своими словами передавала идею важной в православном молитвенном правиле молитвы преподобного Ефрема Сирина, обязательной к чтению во время Великого поста («Господи и Владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!»). Даже при очевидной посмертной идеализации сыном образа матери, записка Прохорова предоставляет факты, освещающие систему воспитания в купеческой семье, построенную на религиозных заповедях и артикулируемую с помощью церковной лексики.

Т. В. Прохоров многократно описывал стремление матери воспитать в детях строгость нравов через следование благочестивым образцам: «Детям своим она внушала целомудрие и благословенную брачную жизнь, советуя им от помыслов ограждаться молитвою и душеполезным чтением, удаляться неизвестных, кольми паче соблазнительных товариществ и не читать соблазнительных книг»[467]. Своим поведением, по словам сына, мать подавала детям пример сопротивления унынию и тяготам жизни: «С самого раннего детства и до конца жизни, при всех переворотах, никогда не жаловалась, а всем была довольна и за все благодарила Бога, часто повторяя слова Давида: „Мал бех и состарехся и не видел праведника оставлена“»[468].

Также Е. Н. Прохорова твердила детям, что надо «помнить бедных, особенно родственников не оставлять в нужде, старых и немощных призревать и покоить, а малолетных научить, воспитать и устроить». Родительница следовала этому правилу и «несколько девочек из дальних родственниц бедных она воспитала у себя и выдала в замужество с приличным награждением»[469]. Также в записке было сказано, что Прохорова занималась устройством женской школы, сама кроила и шила для бедных учениц рубашки.

Как и в других мемуарах и дневниках, в жизнеописаниях Прохоровых упомянуты дальние и близкие паломничества, которые были важными событиями в религиозной жизни семьи. Представитель второго поколения владельцев Трехгорной текстильной мануфактуры Константин Васильевич Прохоров каждые несколько месяцев уезжал из Москвы на богомолье в какую-нибудь обитель – в жизнеописании фабриканта упомянуты монастыри, связанные с именами Сергия Радонежского, Антония и Феодосия Печерских, Тихона Задонского, Саввы Звенигородского, Иосифа Волоцкого[470].

Еще одним документом, приводимым внутри текста жизнеописания, является письмо Т. В. Прохорова из Мюнхена (где он оказался во время путешествия по Германии) 14 февраля 1847 года. Письмо содержит его размышления о собственной жизни, об итогах сделанного за пятьдесят лет. Оно было направлено Прохоровым своему духовному отцу, священнику Благовещенскому, и носит характер эпистолярной исповеди. По словам самого священника, Прохоров «сокрушался, что не всегда успевал благим побеждать в себе злое», и письмо это проникнуто «духом самоиспытания и самоосуждения».

Прохоров писал: