Вера и рыцарь ее сердца

Перемирие было скреплено крепким пожатием рук, и это перемирие было необходимо Ронни, чтобы побороть то противное чувство в душе, от которого ему было так плохо, как никогда не было. Ему нужна была поддержка, пусть даже, если она исходила от недавнего врага.

– Друзья, – сказал он на прощание, – если я помешал вашим развлечениям, то извините. А ты, Раймонд, скажи своей козе, чтоб не орала на весь лес по пустякам.

Ронни отправился вызволять свой велосипед из кустов, но Раймонд опять задержал его, дружески положив свою руку на его плечо.

– Ты на Эллу не обижайся, она у нас дикая. Спасибо, что ты меня не прикончил на месте бурного выяснения наших отношений, но с другой стороны, само провидение послало тебя к нам, потому что ты – знаменитая банда «бункерских крыс». Не слышал о такой? … Нет? … Пойдем к нам в банду! Мы в дружбе и в бою – «один за всех, и все за одного». Там сила твоя пойдет в дело, ведь где «бункерские крысы», там победа и рок-н-ролл! – заученно проскандировал Раймонд, украсив этим свое приглашение войти в братство «крыс из немецких бункеров».

– Пойдем к нам, не стесняйся, и тебе место найдется! Рада, что Раймонд знает, что у меня есть такой защитник! С твоей мертвой хваткой ты у нас быстро своим станешь. Много не думай, пойдем! Смотри, какие мы хорошие!

Сказав это, Элла легко покрутилась перед парнями в своем испачканном платье с оторванными пуговицами. Она была хороша собой, несмотря на свою худощавость, а ее светло-синие глаза смотрели на парней с горящим задором и… козьим упрямством.

Вечером того же дня Ронни возвращался с учебы домой. Было поздно. Закат уже почти потух. Первые звезды робко зажигали свой небесный свет. В ночной темноте постепенно исчезали сначала краски, потом дома, деревья и всё то, что целый день радовало глаз человека. На землю опускалась тишина вселенной, и ночь словно показывала людям предел их человеческих возможностей. Ночь освобождала человека от суеты дня, которая его терзала с утра до вечера, а взамен она предлагала отдых каждому, будь он буйный или кроткий, счастливый или печальный, одинокий или всеми любимый. Ночная тьма покрывала многие тайные и преступления, но иногда в ее покое избранным открывалась великая тайна мироздания.

Раньше люди умели читать эту тайну по звездам, но Ронни в те годы знал только одну звезду, которая на самом деле была далекой планетой Венерой, появляющейся каждый вечер яркой точкой над горизонтом. Впрочем, в тот поздний вечер он не искал Венеру на небе, в ту ночь она светила для кого-то другого, потому что юноша ехал домой с низко опущенной головой.

Всю дорогу размышлял Ронни о том, что приключилось у бункера всего несколько часов назад. Раз за разом, в самых ярких деталях, его воображение рисовало картину произошедшего, и каждый раз воспоминания юноши останавливались на моменте падения бездыханного тела незнакомца к его ногам, обутым в новые кожаные ботинки, а дальше – провал в памяти. Представить, что случилось бы с ним и с его собственной жизнью, если бы этот Раймонд умер, Ронни просто не мог. Умом он понимал, что это почти случилось, но его сердце отказывалось принимать этот факт за правду. Он, Ронни, не мог быть убийцей.

У самой калитки дома, юноша определил для себя самого четко и однозначно: крик, насилие, гнев, несостоявшееся убийство – всё это не могло быть простым набором случайностей. Оно однозначно было бы кем-то спланировано, как на сцене театра. Каждый момент этого события обладал силой менять жизнь человека навсегда. Почему его рука расслабилась и расслабилась в самый последний миг убийства? Смерть кудлатого парня не допустил Бог? Иначе, кто другой мог вмешаться в момент уже почти совершенного убийства и по чей власти он, Ронни, не стал сам преступником?

В этот миг его потрясло чувство сопричастности необъяснимой тайне. Тайне любви? Или тайне гнева? А, может быть, тайне самого Бога? Последняя мысль понравилась Ронни больше всего. И хотя юноша не мог ее четко сформулировать, – ему хотелось этим вечером только одного: довериться этой силе, спасшей его от убийства. Ронни захотелось этот момент прозрения сохранить на всю жизнь, но оно быстро ускользало из его сердца. Над головой молодого человека вновь засияли холодным светом звезды, и ночь окружила его всезнающим безмолвием. Ронни соскочил с велосипеда, положил его на траву, а сам встал на колени возле тополя, что рос у калитки.

Темно-синее небо вмещало в себя всю вселенную и внимало робкой молитве паренька.

«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, …».

Когда Ронни встал с колен, он опять посмотрел на небо, то небо уже не пугало его своими сгустившимися мрачно-синими красками, оно было праздничным и мирным. Звезды меркли в ярком свете восходившей на небосвод Луны, у каждого светила была своя небесная роль.

Прошел день, потом другой и третий, но мысли о происшедшем не давали юноше покоя, ему нужен был совет отца. Субботним вечером, когда Альфонс дремал с газетой в руках, а Ронни сколачивал игрушечный столик для сестры Диан, подошло время их разговора.

– Папа, ты веришь в Бога?