Вера (ЛП)

Спасибо, что рассказал мне об Освенциме. Я понимаю, почему ты никогда не говорил об этом. Должно быть, очень тяжело даже думать об этом, не то, что говорить. Но это помогло мне понять, что даже когда я нахожусь на другом конце света, мы все еще становимся ближе друг к другу. Я надеюсь, ты больше не испытываешь стыда за то, что выжил. Ты выжил, чтобы быть свидетелем. Те люди заслужили, чтобы правда стала известна.

Рисунки Джин висят над моей койкой. Ночью я смотрю вверх — на твое изображение. По крайней мере, на то, что я думаю, является твоим изображением. Было бы ужасно узнать, что я испытывал плотские чувства к лягушке. Передай Рейвен, чтобы она иногда писала мне, хорошо? Она терпеть не может писать письма, но она могла бы отправить открытку. Я молюсь за всех вас. Я скучаю по тебе постоянно и люблю тебя».

Он убедился, что заклеил конверт, и лег спать.

***

На следующий день патруль нашел тело снайпера — молодого парня, почти мальчика. На нем не было вьетконговской военной формы, и это вызвало предположения, что он мог быть скорее партизаном из местных, чем солдатом.

— Мы тут выворачиваемся наизнанку ради чертовых гуков, которые даже не ценят этого, — сказал Каталина, жуя свой табак.

Чарльз заставил себя всмотреться в это молодое, строгое лицо и осознать, что он сыграл роль в его смерти. И все же, он не мог представить, что мог поступить по-другому.

Во всяком случае, это была последняя вражеская активность за несколько недель. Патрулирования оставались напряженными, но небогатыми на события. И дни стали проходить для Чарльза с призрачной одинаковостью. Единственным признаком того, что время движется, была постоянно возрастающая летняя жара и дожди. Единственными знаками препинания в этом однообразном потоке были письма от Эрика.

«Проклятье, Чарльз! Я же просил тебя не делать глупостей! Да, это был героический поступок. И глупый. Я и не ожидал от тебя меньшей храбрости, но я боюсь за твою жизнь за нас обоих. Я с трудом выношу мысли о пулях, падающих по обе стороны твоего тела — того самого, которое я сжимал в объятиях. Весь день после твоего письма я носился по дому и срывался на всех, пока Рейвен наконец не налила мне виски и не усадила смотреть вместе с ней фильмы по телевизору. У меня до сих пор трясутся руки, я уверен, ты заметил это по моему почерку.

Но у меня нет права ругать тебя. На мирном митинге я… не смог остаться мирным. Некоторые из нас начали кидать разные предметы в полицию. Ничего по-настоящему опасного — просто куски мусора и всякий хлам. Но этого было достаточно, чтобы полиция обрушилась на нас всеми своими силами.

Слезоточивый газ — очаровательная вещь. Твои глаза напухают, горло горит, а сопли вытекают из носа так, будто кто-то открыл внутри вентиль. Уже прошло несколько дней, но Рейвен говорит, что я до сих пор выгляжу как смерть. Конечно, она преувеличивает.

Кстати, я не смог уговорить ее написать тебе. Возможно, она упирается, потому что напугана, но не хочет показывать тебе этого. И не знает, что еще сказать. Но она посылает тебе свою любовь через меня. И мы сделали фотографию, так что я отправлю ее тебе, как только ее напечатают.

Джин шлет тебе рисунок рыбы, поразительно понятный. Еще она говорит, что хранит свои мысли для тебя. Как будто их можно сохранить как цветы, которые она сушит в книгах. Честно говоря, я не понимаю, что происходит у нее в голове.

Что же касается твоего дара… На этом месте я остановился почти на час, думая, что написать. Каждый раз, когда моя ручка касалась бумаги, я снова задумывался о том, что собираюсь сказать. И я до сих пор не знаю, что тебе ответить. Все, что я могу сказать, это то, что верю — ты поступаешь правильно.

Когда я просыпаюсь, моя кровать слишком пуста. На работе я десяток раз поднимаю глаза, ожидая увидеть тебя. С наступлением ночи мое тело напрасно страдает по тебе. Я люблю тебя. Возвращайся домой, ко мне».

Их патрулирования становились более короткими. Солдатам дали больше свободы и разрешили ходить в соседний город. Это значило, что вскоре Чарльз начал расходовать пенициллин. Очень много пенициллина.

«Я никогда не думал, что проведу большую часть времени за границей, заботясь об одной единственной части мужского тела — уж точно не об этой части. На обучении нам говорили, что это одна из самых распространенных проблем, с которой приходится иметь дело медикам во всей армии. И так было фактически во всех военных образованиях всех времен. И все же, я должен был увидеть это своими глазами, чтобы поверить. Я прилетел на другой конец света главным образом для того, чтобы сражаться с гонореей».