Вера (ЛП)

Его глаза расширились, когда мысль обрела форму. Многие солдаты писали такие письма и получали их в ответ от оставшихся дома девушек. Чарльз никогда не думал об этом. Конечно, Эрик оказался мастером сказать все несколькими словами — своим упоминанием их первой ночи он заставил Чарльза весь день провести в лихорадочных мечтах.

Но, может быть, стоило попробовать. В конце концов, если он должен честно говорить о своих мыслях, то секс — это то, о чем он сейчас думал.

Так что Чарльз начал писать.

«Я хочу, чтобы ты прочитал это письмо, когда будешь один в нашей комнате, желательно ночью, перед тем, как ляжешь спать. Прямо сейчас я представляю тебя там, растянувшегося поперек матраса в своих шортах. Больше на тебе ничего нет.

Потому что в моем воображении я там вместе с тобой».

Хорошо, для начала сойдет. Чарльз с трудом сглотнул и позволил своим мыслям сделать несколько поворотов.

«Если бы я был там, я бы прополз по кровати, пока не накрыл тебя полностью своим телом. Я бы поцеловал тебя — сначала нежно, потом сильнее, пока бы ты не приоткрыл губы. Как же я скучаю по твоему языку у меня во рту, Эрик. Твоим рукам на моем теле. Я бы медленно стянул вниз твои шорты, чтобы ты мог лежать подо мной полностью обнаженным.

Затем я бы проложил путь вдоль твоего тела, целуя каждый миллиметр, пока мое лицо не скрылось бы между твоих ног. Я бы взял твой…»

Чарльз остановился. Вообще-то, он никогда не говорил об этом. Какое слово использовать? За последние несколько месяцев со своим отрядом он услышал непристойностей больше, чем за всю предыдущую жизнь. Но то слово, которое они в основном использовали — «хрен» — звучало совсем неправильно. Хрен звучал как что-то маленькое. Это точно не то слово, которое подходит для Эрика.

«…твой член в рот и сосал бы его долго и глубоко, пока не услышал бы твои стоны. Возможно, ты бы стал умолять меня дать тебе кончить, но я бы не позволил этого так быстро. Ты бы извивался подо мной. Я могу представить, как ты двигаешься.

Когда бы ты начал дышать быстро, и был бы почти вне себя от возбуждения, я бы ввел в тебя пальцы, чтобы подготовить. Я был бы таким возбужденным тогда… я возбужден сейчас, когда пишу это, так возбужден, что это причиняет боль. И затем, когда ни один из нас не мог бы ждать больше ни одной секунды…»

Он разрывался между потребностью кончить и желанием истерически рассмеяться. Боже мой, посмотрите на него, взрослого мужчину, который впервые за всю свою жизнь пишет это слово, в неверии уставившись на то, как буквы т-р-а-х-н-у-л обретают форму под его ручкой.

«…я бы трахнул тебя. Я бы начал так медленно, Эрик, так медленно, что ты бы сказал, что это похоже на жжение. Но ты бы двигал бедрами, лаская меня, пока я не начал бы двигаться быстрее. Я бы обхватил рукой твой член, и вскоре мы бы оба вскрикивали. Я бы почувствовал, как ты кончаешь в мою ладонь. Я бы кончил внутри тебя, а затем мы бы сжали друг друга в объятиях.

Ох, Эрик, я скучаю по тебе, по всему тебе — не только по твоему телу, но и по нему тоже, не только по сексу, но определенно по нему! Я никогда до этого не писал непристойных писем. В бараке темно, но я уверен, что мое лицо пылает. Я надеюсь, что использовал правильные слова.

И самое смущающее — но самое важное, — что когда я закончу писать это, я…»

Чарльз прикусил нижнюю губу.

«…собираюсь трогать себя, и я хочу, чтобы ты сделал то же самое. Если мы разделим одну и ту же фантазию, это будет для меня максимально близко к тому, чтобы заняться с тобой любовью. По крайней мере, пока я не вернусь домой.

Когда мы снова будем вместе, я сделаю эту фантазию реальностью сотни раз. Вот увидишь. Я так сильно тебя люблю».

Даже в темноте Чарльз нашел конверт и моментально запечатал его. Он надеялся, что завтра ему хватит храбрости, чтобы отправить его.

А сейчас…

Скрытый звуками стонов и храпа, наполняющими комнату, Чарльз обхватил себя, думая об Эрике, и крепко сжал. Он уже был настолько возбужден написанием письма, что большего и не понадобилось.

Спал он невероятно хорошо.

***

— Скажи это еще раз, — попросил Армандо, когда они поднимались вверх по склону во время одного из патрулирований.

Поправив свой медицинский рюкзак, Чарльз повторил:

— Illegitimis non carborundum est.

— И это действительно переводится как… — Тони ухмылялся, как и большинство остальных солдат.

— Более-менее: «Не иди на поводу у ублюдков».

Все засмеялись, а Армандо даже хлопнул в ладоши.

— Кто же знал, что они говорили такое на латыни? В те времена?

— Вообще-то, это выражение придумали во время Второй мировой войны британские солдаты, изучавшие латынь в школе, — сказал Чарльз. — Но я думаю, что это чувство универсально для всех солдат — где угодно, когда угодно.